Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Малькольм подходит ближе, так что наши плечи соприкасаются, и я не отталкиваю его. Присутствие другого человека рядом тут же успокаивает его, но сама я при этом чувствую, как каждый мой атом постепенно истончается, распадается на части, превращается в ничто.

– Нам нужно выбираться отсюда.

Я не отвечаю.

– Ты что-то заметила, когда нас тащили сюда?

Еще больше молчания.

– Кэйтелин? Ну же. Ты не можешь сдаться сейчас.

Но я могу. Я опускаюсь на землю, и Малькольму остается только повторить это движение.

– Нет-нет-нет-нет, – шепчет он. – Тебе все еще нужны ответы, верно? Ты по-прежнему хочешь выяснить, что случилось. У тебя есть снимок УЗИ и вот эта вещь, – я дергаюсь, когда его пальцы касаются моей шеи и он вытаскивает из-под рубашки мою цепочку, – которая доказывает, что «девушки-подростка, которая была без ума от любви и пошла на убийство, когда ее чувства отвергли», никогда не существовало. По меньшей мере в истории твоей мамы скрыто куда больше, чем рассказывают Эбботы. Он собирался жениться на ней.

В том, как Малькольм произносит последнюю фразу, есть что-то странное, и несколько часов назад я бы зацепилась за это, но теперь я просто не обращаю внимания.

– Она лгала обо всем, а ты ей теперь веришь? – спрашиваю я. – Или даже не ей. Это не она пыталась убедить тебя в своей невиновности. Она бросила меня, пообещала, что я буду в безопасности, и так и не вернулась. Возможно, правда в том, что она убегает, даже от меня, потому что она виновна.

– Ты в это не веришь.

– Не знаю, во что я верю. – Произносить это очень больно, потому что это правда.

– Нет, – отвечает Малькольм. – Я не спрашиваю тебя, веришь ли ты в это. Я просто констатирую факт. Понимаешь ли ты, что тебе удалось совершить с тех пор, как ты покинула дом? Ты сбежала от тренированного охотника за головами. По сути, ты взяла меня в заложники и заставила потратить все, что у меня было, чтобы добраться туда, куда тебе нужно. Ты шантажировала меня, чтобы я помог тебе проникнуть внутрь охраняемого здания. Да, нас поймали и заперли, но ты бы не совершила ничего из этого, если бы тебе хоть на мгновение пришло в голову, что твоя мама – убийца. И хотя снова заводить об этом речь, пожалуй, не самый умный поступок, я наблюдал за вами обоими, прежде чем все это началось. Я никогда не видел подобной любви. Даже у нас с папой такого не было. Даже у нас с бабушкой, потому что она по-прежнему постоянно боится… ну, что я займусь чем-то вроде моей нынешней работы. А с твоей мамой иначе. Она много врала, но не о том, что она тебя любит. Но ты это и без меня знаешь, так ведь?

Я думаю о том, как мама, демонстрируя чудеса гибкости, снимала свои обтягивающие легинсы, и мы смеялись над ее неудачным первым свиданием – на которое она пошла не потому, что хотела, а потому, что я попросила ее попробовать. Я думала о страхе, отразившемся на ее лице, когда мы сбегали из дома и потом, когда она перевязывала рану у меня на голове, уже в мотеле, о том, как ей пришлось оставить меня там. Она боялась за меня, не за себя – не потому, что прошлое наконец ее догнало, но потому, что оно догнало меня.

Я думаю о том, как мы отправились в поход вместо того, чтобы поехать в Диснейленд, обо всех этих играх на «выживание», которым она учила меня, – например, находить все возможные способы покинуть здание, куда мы входим, вместо того чтобы играть в «Конфетную страну» или «Угадай кто?», как другие дети. Я думаю о всех тех километрах, которые мы пробегали вместе каждое утро – даже когда шел дождь, даже когда мне не хотелось.

Потому что она знала: однажды мне придется бежать, прятаться, уходить от опасности.

– Завтра мой день рождения, – говорю я. – Завтра мне исполнится восемнадцать, а не семнадцать. Завтра я стану совершеннолетней. – С каждым словом мое сердце колотится все сильнее. – Она сказала мне, что, когда придет время, она сама заплатит за свою ошибку – не я. Думаю, я понимаю, что она имела в виду. Завтра ее поступки, прошлые, настоящие и будущие, перестанут иметь последствия для меня.

Малькольм ругается – и довольно громко.

– Она собирается сдаться? – спрашиваю я.

– Разумеется, я не знаю ее настолько хорошо, как ты, но я так не думаю.

– Потому что ты не думаешь, что она виновна?

– А ты?

Немного помолчав, я отвечаю:

– Я знаю, что она любит меня. Пока что этого достаточно. И я знаю, что должна найти ее раньше, чем она совершит что-то, что разделит нас навсегда.

Малькольм сжимает мою ладонь и тянет меня вперед, заставляя подняться на ноги.

– Если ты сможешь воспользоваться всем, чему мама научила тебя, чтобы вытащить нас отсюда, клянусь, я смогу найти ее. Но, знаешь что, продолжай говорить, ладно? Я пытаюсь сохранить самообладание, но мне все равно кажется, что стены и потолок сжимаются.

Я чувствую, что его пробирает неподдельная дрожь.

– Человек, который притащил меня сюда, сказал, что детектив придет меня допросить. Как думаешь, сколько у нас времени?

Он не отвечает, и я чувствую, как сердце пропускает удар.

– Малькольм, когда он явится сюда, нас здесь уже быть не должно.

– Тогда как мы выберемся?

Я закрываю глаза, хотя понимаю, что даже с открытыми ничего не увижу. Я представляю себе помещение, которое успела разглядеть перед тем, как дверь закрыли. Я заметила низкий лежак-футон и маленький деревянный стул с витыми ножками. Окон не было. Я запрокидываю голову, открываю глаза (никакой разницы), пытаюсь вспомнить, видела ли что-то еще, кроме висящей под потолком лампочки. Я тут же нащупываю выключатель, щелкаю им, но это не дает никакого эффекта. Отвернувшись от Малькольма, я игнорирую протестующие возгласы, которые он издает, когда я медленно продвигаюсь вперед. Когда мои лодыжки натыкаются на край футона, я забираюсь на него, вытягиваю свободную руку вверх, к потолку. Малькольм тем временем хватается за другую – пожалуй, слишком сильно.

– Кэйтелин? Что ты делаешь?

Я отвлекаюсь от изучения потолка и вслепую вытягиваю вперед руку, слезаю на пол и мелкими шажками продвигаюсь вперед, пока кончики пальцев не касаются головы Малькольма. Я провожу ими по его плечам, наклоняясь вперед, пока не натыкаюсь губами на его ухо.

– Эй, эй! – восклицает он, отклоняется назад и распрямляется. – Мне нужно было отвлечься, но не настолько же, хотя…

Я снова приближаю его голову к своим губам, поднявшись на цыпочки и не обращая внимания на тот факт, что мои губы снова оказываются у его уха. Понизив голос настолько, что его едва можно расслышать, я объясняю:

– Я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы нас не подслушали. – То, что мы не слышим никого с той стороны двери, не означает, что там никого нет, особенно после того, как мы, забывшись, позволили себе повышать голос. – Я проверяю, есть ли в потолке выход на чердак. Не помню, видела ли я что-то подобное. А ты?