Маргарита Ардо - Новая жизнь Нефертити

— Я что-то слышала…

— Именно! Думаешь, музыка меньше слов?

— Нет.

— И правильно! — обрадовался он. — Мало кто понимает, но я знал, что ты поймёшь! Потому что слишком долго ждал тебя…

Это прозвучало так искренне, что я призналась:

— Ты был совсем другой там, в церкви. Мне показалось, будто знаю тебя вечность. И я бы хотела, чтобы ты всегда пел так.

— Моя Нефертити!

Финн опустил меня на пол и прижал к себе так пылко, словно по-прежнему боялся, что испарюсь. А я скользнула взглядом за его плечо и по столу, на котором пару минут назад лежала, распластанная и растворённая. Замысловатый орнамент на окантовке столешницы из красного дерева, похожий на пиктограммы или магические символы, залитые чёрным лаком, бросился мне в глаза.

— Что это, Финн? — испугалась я.

Он обернулся и равнодушно пожал плечом.

— Да кто его знает? Катрин привезла эту громадину из какой-то поездки. То ли из Судана, то ли из Индии, я не помню…

Моё сердце ёкнуло и почему-то болезненно сжалось.

Пентаграмма… Что он сделал со мной?! Что это? Это алтарь? Я почувствовала себя преданной.

— Зачем? — прошептала я. На глазах проступили слёзы.

Финн изобразил недоумение.

— Какая разница? Стол-не стол… Я хотел тебя. И хочу ещё.

— Нет! — Я оттолкнула его и вылетела из комнаты.

— Что случилось? Чего ты испугалась? — спросил он, догнав меня на лестнице.

— Я не могу! Не хочу! — вскрикнула я, и едкие слёзы обиды брызнули из глаз.

Теперь спину жгло, будто я несколько минут назад лежала не на столешнице из красного дерева, а на раскалённой сковородке. Тело горело от предательских касаний и поцелуев, словно они впечатывались под кожу.

Финн попробовал обнять меня, я резко высвободилась.

— Ну что ты, малышка?

— Дамира, — перестала плакать я. — Я Дамира! Ты же мог отвести меня куда угодно, почему не в спальню? Почему сюда?

— Что за допрос? — обиделся он. — Тут зеркало. Хотел показать тебя и видеть. В чём ты меня подозреваешь? Что я такого сделал?!

— Всё! — выдохнула я и бросилась к машине.

«Эхнатон не так хорош», — всплыли в голове слова мадам Беттарид. Финн намеренно вёз меня сюда, вёл в эту комнату с зеркалами и магическими знаками. Захотелось его ударить.

Я села в машину, никого не дожидаясь. Закрыла руками просвечивающую сквозь ткань грудь. Я пахла им. Но теперь мне было плохо, словно он взял меня силой.

Ужасно, что у меня нет с собой сумки, нормальной одежды, даже мобильного телефона. И я не знаю тут ничего. Дурацкое положение! Никогда хуже не было…

Из дома вышел чернокожий водитель, что-то дожевывая на ходу. Финн за ним. Он распахнул дверцу и сел рядом. Я отодвинулась. Обхватила себя ещё крепче. Он попытался улыбнуться, будто всё в порядке.

— Дамира, я понял! Дело в твоём имени. Звуки, они, знаешь ли, имеют значение — поверь мне как музыканту. В твоём имени все согласные звонкие — дзынь, и голова с плеч. Конечно, ты хочешь сражаться, прекрасный мой клинок! Тонкий, восточный, звенящий!

— Я хочу любить, — тихо возразила я.

— Так люби.

— Это сложно.

— Почему? — с искренним сожалением спросил он.

— Потому что вокруг сплошное… — я не могла подобрать слов от возмущения, — враньё!

Финн нахмурился.

— Интересно, в чём же оно? Если ты про дурацкий стол, не ищи страшилок там, где их нет. Катрин тащит со всего мира всё, что ей нравится: от дверей до безделушек. В любом её доме ты можешь наступить на плитку на полу, которая лежала в чёрт-знает-каком храме тысячу лет назад. И что теперь? По ней ходят все, даже уборщицы и курьеры. Думаешь, у них после копыта отрастут?

Не верю! Не могу верить! Эта проклятая Катрин мерещилась рядом, словно продолжала ставить спектакль в театре кукол. Вспомнился Роберт Лембит, и я взглянула на браслеты. С чем ещё она играет?

— Что Катрин сказала тебе перед уходом? — буркнула, наконец, я.

— Что на вечеринке мы должны присутствовать. До девяти у нас была ещё куча времени… — с досадой сказал он.

— Для чего? — резко повернулась к нему я.

— Чтоб околдовать тебя, наверное! Или для чего ты думаешь?

Я поджала губы и отвернулась от него. Парик и корона, как тыква на голове, выводили из себя. Я начала стягивать громадину, она не поддавалась. От злости хотелось снова плакать, но я упрямо продолжала дёргать конструкцию вверх, чтоб избавиться хоть от неё. Мужские руки легли на мои.

— Правда упрямая. Успокойся. Помогу.

Он поддел заколку и легко избавил меня от этого дома на голове. Я дёрнула липкую ленту с волосах, втянула воздух через зубы от боли, но дёрнула снова. Несколько шпилек долой, и голова моя освободилась. Финн расправил мои волосы. Как заботливо! Предатель!

И мы поехали дальше молча, глядя на французские поля, мало чем отличающиеся от наших, разве что надёжной оградой платной дороги.

«Эхнатон не так хорош» — продолжало звенеть в моей голове. И я вспоминала всё, что знала об этом персонаже. Давно мёртвом, но… Я повернулась к Финну. Он сидел, хмурый, уткнувшись в телефон.

— Это было не честно, — отчеканила я.

Финн поднял голову, в зелёных глазах горела обида.

— Не знаю, что ты себе напридумывала.

— А ты считал, что я буду счастлива… делать это… там? — Я взглянула на водителя и прикусила губу — кто знает, на каких языках тот говорит.

— Я не буду оправдываться, я ничего не замышлял.

— А она?

— Кто она? — фыркнул Финн.

— Катрин. Она очень хороший режиссёр.

— И продюсер, — ответил Финн. — А ты…

Я усмехнулась.

— Хочешь сказать, я никто?

— Я не говорил…

Он не закончил, мне стало больно.

— Ты не предохранялся, — сказала я отчуждённым тоном. — Мне нужны противозачаточные. И моя сумка. Позвони Арине, спроси, где она.

Финн не ответил. Набрал что-то в телефоне, затем буркнул:

— Они в Париже. Мы тоже едем туда.

И снова зависла тишина. Пять минут, десять, пятнадцать, и вдруг он заговорил:

— Ты снилась мне. Давно. Ещё когда мне было семнадцать, и в одну ночь мне надо было решить: ехать в Москву или оставаться. Отец сказал, что выгонит из дома, если попрусь, что поют только геи, он такого сына не хочет и обратно с конкурса не примет. Я и так хотел уехать вопреки ему, злой, уставший после скандала, прилёг на часок, но во сне увидел тебя. С короной этой, Эйфелеву башню. Ты стояла там с моей гитарой. Махнула рукой, будто позвала. И это было такое чувство… Я проснулся и удрал из дома, пока все спали, уехал ночным поездом. Я знал, куда мне надо и зачем. А когда встретил тебя в Лувре, так обалдел, что не сразу понял, а потом щелчок, и всё сложилось — ты — это она. Она — это ты. Все эти истории — правда, нумерологи, астрологи, Катрин, всё правда — ты есть, и я тебя встретил. А ты говоришь, не честно. Не честно что?