Джейн Корри - Я отвернулась

— Кофе хотите? — Он кивает на дверь, которую я раньше не заметила. — У нас новая кухня. Нам потребовались годы, чтобы собрать на нее деньги, но теперь она установлена и работает. Только растворимый, к сожалению. Будете такой?

— Да. Пасиб.

Мой голос звучит как карканье. Вчерашний ледяной ветер продул мне грудь.

— Одну минуту.

Я подумываю — не сбежать ли, но если викарий все равно собирается меня сдать, то почему бы сперва не выпить горячего.

— Сахар класть? — кричит он из кухни.

Это становится все страннее и страннее.

— Нет, спасибо.

Он возвращается с кружкой, на которой с одного боку написано: «Иисус любит тебя». Я разворачиваю ее так, чтобы не видеть надпись.

— Не христианка, стало быть, — говорит он, заметив.

— Ни разу ничем не помог, — бормочу я.

— Ну, не знаю, — улыбается викарий, кивая на кружку. — Ведь этот кофе вам послал Он, не так ли?

Я пожимаю плечами:

— Ну, допустим, так.

Он приносит полупустую пачку печенья.

— Боюсь, это все, что я смог найти. Простое, к сожалению. То, которое с джемом, — всегда улетает первым.

Я быстро уплетаю угощение.

— Когда вы ели в последний раз? — спрашивает викарий.

Я вспоминаю о еде, за которую не заплатила вчера вечером, и на меня накатывает чувство вины.

— Не помню, — бормочу я с набитым ртом.

— Может, я схожу в пекарню и принесу вам чего-нибудь горячего? Вы можете оставаться здесь, если хотите.

Я обращаю внимание, что он не предлагает мне денег, чтобы я могла купить еды самостоятельно. Так оно всегда и бывает.

— Ладно, — говорю я, доедая остатки печенья.

— Когда я вернусь, — продолжает он, — вы сможете рассказать о себе побольше. — Он морщит лоб, словно чем-то обеспокоен. — Вы ведь меня дождетесь, правда?

Затем он уходит. Мой желудок требует горячей пищи. Но что, если я права и он все же отправился за копами? У меня слегка кружится голова. Видимо, я все никак не отойду от сна на жесткой скамье. Хотя мне доводилось спать и в худших местах.

Я пытаюсь открыть дверь, откуда викарий принес печенье. Возможно, там есть еще. Но он ее запер.

И тут я замечаю маленькое пластиковое деревце под красно-синим витражным окном. На каждой ветке висят листочки с посланиями.

«Пожалуйста, пусть мой папа выздоровеет» , — написано на одном.

У меня замирает сердце. Почерк похож на детский.

Рядом стоит чаша с чистыми листочками бумаги и объявлением:

«Не стесняйтесь написать молитву за всех, кто нуждается в помощи».

Я никогда раньше не делала ничего подобного — хотя у меня осталось смутное воспоминание, как я зажигала свечу за кое-кого, кого когда-то любила. Но из любопытства я читаю и другие послания.

«Прошу, сделай так, чтобы Сэмми поправился».

Я беру листок бумаги, нацарапываю несколько полузабытых строчек и тоже вешаю его.

На нижней ветке есть еще одно послание. «Прости меня» , — написано там коротко.

Интересно, за что, думаю я. Внезапно мне становится не по себе. Я должна поскорей выбраться отсюда.

Затем я слышу голоса. Викарий вернулся с полицией! Стоило смотаться, пока была возможность.

Тяжелая дверь распахивается настежь, врезавшись в стену. Эхо удара прокатывается по помещению, отражаясь от потолочных балок. Это компания молодых парней, лица у всех прикрыты капюшонами толстовок. Я прячусь в угол — между деревом с молитвами и органом. Отсюда я не могу их видеть, но слышу все очень хорошо.

— Где, говоришь, он стоит? — спрашивает один из голосов. Грубый. Страшный.

Я еще сильнее вжимаюсь в угол.

— Вон там. — Другой голос. Более вежливый. — Но я говорю — лучше не следует так…

Раздается резкий звук — будто кто-то крушит что-то палкой или куском арматуры. Отлетевшая деревянная щепка приземляется возле моих ног.

— Только взгляните на это! Здесь, наверно, фунтов пятьдесят, если не больше!

— Быстрей, пока кто-нибудь не пришел!

— Лучше не надо…

— Заткнись.

Мне безумно хочется чихнуть. Зажатый нос помогает кое-как справиться с позывом. Но тихий звук я все же издаю.

— А это еще что такое?

Воцаряется тишина. Я продолжаю зажимать нос, мое сердце колотится.

— Пошли. Пора валить отсюда!

Дверь хлопает. Я жду еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что они ушли. Затем встаю, щелкая суставами.

Вот дерьмо. Они взломали ящик для пожертвований и украли деньги. И теперь викарий подумает, что это я. Я могу остаться здесь и объяснить, что произошло, но поверит ли он мне? С чего бы ему? Несмотря на то что у меня нет при себе денег, он может заподозрить, что я их где-то спрятала или что у меня есть напарник, который сбежал с ними.

Он будет здесь с минуты на минуту. Нужно удирать.

Какое-то время я сражаюсь с защелкой на двери. Парни хлопнули так сильно, что ее, кажется, заклинило. Наконец мне удается справиться.

Когда я пробегаю под деревянной аркой — бьют церковные часы. Это похоже на дурное предзнаменование. Я сворачиваю в боковую аллею — и оказываюсь лицом к лицу с этими ребятами. От неожиданности я едва не выпрыгиваю из кроссовок. Один из них под два метра ростом. Он наваливается на меня и выкручивает мне правую руку за спину так, что я вскрикиваю от боли.

— Так вот кто там был! — Он приближает свое лицо к моему. От него воняет сигаретами и выпивкой. — И что нам теперь с тобой делать?

Прошло несколько месяцев. Дом, казалось, опустел без бабушки Гринуэй. Даже маленький Майкл чувствовал это.

— Больше нет! — говорил он, растопырив руки в стороны в своей милой манере — как обычно делал, когда съедал все, что лежало у него на тарелке.

Шейла превратила прежнюю комнату своей матери в дополнительную игровую для Майкла, но я мысленно по-прежнему видела там диван, красно-черные подушки с тореадорами и слышала звуки «Улицы Коронации» и «Перекрестка».

Я теперь говорила о ней только «Шейла», потому что после истории с ножом и увозом бабушки Гринуэй не могла себя заставить думать о мачехе как о своей новой матери.

— Почему не можешь? — спросил отец, когда я ему об этом сообщила. В его голосе послышался страх, как будто я только что сделала что-то опасное. Он сильно постарел, я замечала — под глазами появились мешки, а на лбу прибавилось морщин.

— Потому что она не такая милая и добрая, какой должна быть мать. Она не… — Я пыталась подобрать подходящее слово, но на ум приходило только одно. — Она ненормальная.

Во время этого разговора мы как раз гуляли с Майклом. По дороге на игровую площадку он повисал между нами на руках и раскачивался. Стояло воскресное утро, звонили колокола. В последнее время Шейла наладилась ходить в церковь каждую неделю, а если что-то ей мешало — например, сильная простуда Майкла, — огрызалась на меня из-за малейшей ерунды. И даже когда возвращалась оттуда, то была со мной мила совсем недолго, а затем снова превращалась в злюку.