Джейн Корри - Я отвернулась

Я могу его вскрыть. Не стану притворяться, что не испытываю искушения.

Я подхожу ближе и беру ящик в руки. Монеты погромыхивают внутри. Но все же так нельзя. Это неправильно.

Оставив ящик в покое, я устраиваюсь на деревянной скамейке. Она жесткая, как асфальт, но я беру одну из подушечек, которые люди подкладывают под колени во время чтения молитв, и использую как обычную подушку. Если не буду ворочаться — то не упаду и все будет в порядке.

Ветер воет снаружи, как плачущий ребенок. Дождь барабанит по крыше. Но я погружаюсь в сон.

Наверно, я проспала всю ночь. Потому что следующее, что вижу, — солнечный свет, льющийся внутрь, от него мои глаза и открылись.

Надо мной стоит человек в черном.

Все пошло по-другому после той ужасной ссоры между Шейлой и ее матерью. Они почти не разговаривали друг с другом, хотя бабушка Гринуэй и пыталась.

— Я расстроила ее, сказав, что ей нужно обратиться к врачу-мозговеду, — доверительно пояснила мне старушка. — Как я уже говорила, она боится, что у нее могут отобрать Майкла — как случилось с ней самой в детстве. И теперь видеть меня не может.

Я пыталась ее успокоить, но это было правдой. Моя мачеха вела себя так, словно ее матери вообще не существовало.

— Кажется, она собирается меня отправить куда-то, чтобы я больше не сболтнула ничего такого, что пришлось бы ей не по нраву, — шепнула мне бабушка Гринуэй спустя несколько недель. — Я подслушала, как она говорила об этом по телефону.

Конечно, такого не могло быть. Когда я рассказала об этом отцу, тот заверил, что не стоит волноваться.

— Старики часто все понимают неправильно, — сказал он.

Вскоре настал день школьной экскурсии в Лондон, в Британский музей, — той самой, которой мачеха пыталась меня лишить в качестве наказания. Мы ехали в большом туристическом автобусе, однако я чувствовала себя лишней, поскольку остальные ребята все еще болтали о вечеринке у Кристины, на которую мне не разрешили пойти.

В музее мы прошли в зал с красивыми зелено-голубыми картинами на стенах, выложенными из маленьких камушков.

— Я видела такое раньше! — воскликнула я. — Это мозаики!

— Все верно, — кивнула учительница. — Молодец, Элли.

Ее похвала — первая, что я услышала за длительное время, — приободрила меня. Я долго рассматривала камни, плотно пригнанные друг к другу и образующие картину. Так искусно! И тут я вспомнила о маминой голубой чашке. Увидела осколки фарфора мысленным взором очень ясно, как и трещины в асфальте, которых надо избегать любой ценой. И внезапно меня охватило навязчивое чувство — я должна поскорее вернуться домой, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— Меня тошнит, — сказала я учительнице. Это была не совсем ложь. Мой желудок скрутило от нервов.

— Боюсь, мы не сможем уехать, пока за нами не прибудет автобус. Иди посиди в сторонке.

Казалось, прошла вечность, прежде чем день подошел к концу и мы смогли отправиться в обратный путь. В довершение ко всему автобус застрял в пробке. Я елозила на краешке сиденья, молча умоляя водителя ехать быстрее. У меня перед глазами стояло восковое лицо мамы в похоронном салоне. Я часто вспоминала его. Но в этот раз мне чудилось, что отец лежит рядом с ней. Что, если он тоже умер? Я была слишком плохой дочерью.

— Мисс, — позвала одна из девочек, — Элли сейчас вырвет!

Мне сунули пакет, но слишком поздно. Меня стошнило прямо на передник моего коричневого школьного платья.

— Бедняжка, — участливо сказала учительница. — Укачало, надо думать.

К тому времени, как автобус наконец-то повернул на школьный двор, меня вырвало еще несколько раз.

— Мне нужно все объяснить твоему отцу, — сказала учительница, глядя в свой список. — У меня отмечено, что он заедет за тобой после экскурсии.

Но он меня не встречал. У меня сердце сжалось от страха. Затем ко мне подошла мать Кристины.

— Твой папа просил тебя забрать. У него некоторые проблемы.

Я пришла в такой ужас, что с трудом могла выговаривать слова.

— С ним все в порядке?

— Да, дорогая.

Меня захлестнула волна облегчения. Стало быть, все нормально. А все остальное не имеет значения. Разве что… о нет!

— Пожалуйста, только не говорите, что что-то случилось с Майклом…

В ее глазах показались слезы.

— Вообще-то, не с ним. Это…

Выходит, с мачехой? Я знаю, это прозвучит ужасно, но на мгновение я представила, что ее больше нет. И мы сможем вернуться к нашей прежней жизни, папа и я. Ну и Майкл, конечно, и его бабушка. Мы вчетвером могли бы счастливо жить вместе, без скандалов и…

— Боюсь, что мать Шейлы не в себе… — продолжила она.

Нет! Я представила старушку сидящей рядом со мной на диване, и вспомнила, как мы обнимались, глядя «Улицу Коронации». Я полюбила ее как родную бабушку, которой у меня никогда не было.

— Что случилось? — заплакала я.

— Это сложно объяснить, дорогая. Может, ты успеешь с ней увидеться, если поторопишься, но…

Я тут же припустила бегом, не обращая внимания на крики «Подожди!» позади.

Когда я добралась до дома, то увидела снаружи белый фургон. Бабушку Гринуэй с обеих сторон подсаживали в него две медсестры.

— Куда она уезжает?

— В специальный дом для престарелых, — отчеканила мачеха, которая стояла на пороге, крепко вцепившись в руку отца. — Вопрос уже назрел и перезрел. Взгляни, что она со мной сделала! — И Шейла указала на свой глаз, красный и заплывший.

— Помоги мне, Элли! — раздался слабый крик бабушки Гринуэй.

Я бросилась назад к фургону.

— Шейла врет, — прошептала бабушка, сжав мои ладони. — Она больна на голову. Я ее пальцем не тронула. Они отправляют меня прочь из дому. Я же говорила тебе, Элли. И если ты не будешь осторожна — то же самое сделают с тобой.

Мужчина стоит и смотрит на меня сверху вниз — на нем черное одеяние с жестким воротничком, похожим на собачий ошейник. Но он отличается от других викариев, которых я встречала. Он обут в оранжевые кроссовки с ярко-синими шнурками. А еще он молодой, и у него красивое лицо. Бешеный стук моего сердца немного успокаивается.

— С вами все в порядке? — интересуется он.

Я киваю, обхватив себя руками.

— Выглядите замерзшей, — продолжает он. — Вы ночевали здесь, не так ли? Боюсь, тут не слишком тепло, когда нет службы.

Я снова молча киваю.

— Но все-таки здесь лучше, чем снаружи. Довольно холодно для сентября, верно? — Он потирает ладони. — Итак, что я теперь могу для вас сделать?

Это что, уловка? Возможно, он пытается потянуть время, пока не сможет вызвать копов. Может, он считает меня опасной? Вероятно, он в чем-то прав. Но заметьте, викарий не выглядит испуганным. У этого парня есть смелость, надо отдать ему должное.