Донато Карризи - Дом голосов

Вначале я так боюсь, что у меня ничего не получится, что даже не чувствую холода. Но метров через десять силы меня оставляют. Руки бешено работают, но я не сдвигаюсь ни на сантиметр. Река забирает меня, тащит за ноги вниз. Я начинаю захлебываться. Пытаюсь нащупать веревку, но не нахожу ее. Вода накрывает меня. Раз, второй, третий. Хотя я знаю, что так нельзя, на четвертый раз открываю рот, чтобы закричать. Папа объяснял мне, когда учил плавать: «Если тонешь, звать на помощь — последнее дело». И правда, стоит мне крикнуть, как в рот затекает ледяная вода. Устремляется в горло, бурным потоком опускается к животу и наполняет легкие вместо воздуха.

Потом все становится черным.

Тяжесть обрушивается мне на грудь. Потом теплый ручеек вдруг вытекает изо рта, струится по телу. Я мигом открываю глаза. Чувствую под своей спиной обкатанную гальку и понимаю, что лежу на отмели — сама не знаю как, но понимаю. Белое-белое небо, солнце — холодный и тусклый шар. Папа навис надо мной, за ним — мама, она гладит меня в испуге, а он снова давит мне на грудь обеими руками. Еще одна струя выплескивается из моих легких.

— Дыши! — орет папа.

Я пробую сделать вдох, но в меня проникает лишь тонкая ниточка кислорода. Операция повторяется, раз за разом. Я вроде насоса, которым накачивают шины на колесах велосипеда. Чувствую сильное жжение в груди. Папа сломал мне ребро, хотя этого я еще не знаю.

Но я вернулась из земли мертвых. Я наконец дышу. С трудом, но дышу.

Отец поднимает меня на ноги, энергично стучит по спине, заставляя кашлять. Я тем временем смотрю вниз: вода, вытекающая у меня из легких, образует маленькие ручейки, которые печально возвращаются обратно в реку. Думаю, что река оставляет меня, как побежденный демон, который вынужден отступиться и униженным вернуться в ад.

Мама прижимает меня к себе, папа прижимается к нам обеим. Мы, все трое, стоим на коленях и благодарим Адо за то, что он не забрал меня к себе.

Папа тут же разводит костер, чтобы я обсохла. Я жду, дрожа от холода. Мама раздевает меня, отрывает полосы ткани от палатки и перетягивает меня на том уровне, где на глазах разрастается синяк, который вскоре окрасится во все цвета радуги.

— Идти сможешь? — спрашивает она.

— Да, смогу.

Подлесок очень густой. Папа прокладывает путь среди сплетения ветвей, которые, хотя мы этого и не замечаем, оставляют царапины на руках, на бедрах и коленях, на лице. Солнце исчезает на долгие минуты, скрываясь за кронами. Потом появляется, чтобы снова исчезнуть. Листва влажная, мы снова насквозь промокли.

Не два дня нам пришлось идти, а целых четыре.

Маленькая долина открывается перед нами, далекая, но уже близкая. Посередине течет река, рядом — развалины.

Ферма Штрёмов.

Название выбито на сером камне вблизи дома. Там же и дата постройки: 1897. Мы заходим, осматриваемся. Дом велик, но комнаты в основном пустые. Для жилья приспособлены только те, что находятся на первом этаже.

Там есть большая чугунная печь, пригодная также для готовки. Есть какая-то мебель. Стол, все еще уставленный эмалированными мисками. Кухонный шкаф с кастрюлями и сковородками. В кладовке полно провизии — жестянки с рисом и печеньем, мука, сахар, консервы, сухое и сгущенное молоко, сыр, банки фасоли, тунца и говядины, даже малиновый сироп. В шкафах сложены одеяла, постельное белье. Даже висит какая-то одежда. Кровати застелены.

Все подернуто патиной пыли. Первое впечатление такое, что в этом месте время остановилось. Бывшие хозяева давно покинули его. Но кто-то пришел потом. Расставил свои вещи, починил крышу и водяной насос; вскопал землю, чтобы разбить огород. Затем снова отправился в путь, но, неукоснительно следуя «кодексу путника», оставил продукты, утварь и одежду тем, кто придет сюда за ним следом.

Кто-то вроде нас.

Первым делом папа выкапывает яму под каштаном, растущим на опушке леса. Опускает сундук, забрасывает свежей землей. Адо в безопасности, под защитой могучего узловатого дерева.

Мама возжигает благовония, чтобы умилостивить старый дом. Потом поет ему и изгоняет отрицательную энергию. Потом мы выбираем себе новые имена. Над своим я думаю давно, мне не терпится так назвать себя. Золушка. Как всегда, мы разделяемся и обходим комнаты, во весь голос выкрикивая свои имена. Мы счастливы. Никто не говорит об этом открыто, но мы радуемся тому, что избежали многих опасностей. Нам грозило провести зиму в палатке, на морозе и без еды. Рассерженная река пыталась навсегда разлучить нас. Я бегу вверх по лестнице, и сломанное ребро больше не болит. Поднявшись на чердак, нахожу нечто неожиданное. Нечто, способное омрачить нашу радость, я это понимаю сразу.

Первый знак .

Кто-то начертал его на полу мелками. Три стилизованные фигуры, детский рисунок. Мужчина, женщина, девочка. Солнце просачивается между стропилами крыши, озаряя пыльный полумрак. Я смотрю на эти нитеподобные существа, и одна вещь мне приходит в голову.

Я их знаю. Эта семья — мы.

Решаю ничего не говорить маме и папе. Не хочу омрачать их счастье. И подошвой стираю линии, проведенные мелком.

Мы растапливаем чугунную печь, и мама готовит на ужин горячий суп. Папа отыскал в кладовке бутылку красного вина, он говорит, что там есть еще. Мне тоже наливают на палец, разбавив колодезной водой. За столом я не произношу ни слова, но вино уносит меня далеко. Я все время думаю о рисунке. Неужели те люди — мы? Как такое возможно? Мне приходит в голову ответ: мы здесь уже были. Но когда? И почему забыли об этом?

Мама пообещала, что сошьет мне куклу, как только выдастся свободная минутка.

На следующий день происходит странная вещь. Я помогаю маме развешивать простыни позади дома, но вдруг она замирает. Подносит руку козырьком ко лбу, прикрывая глаза от солнца. Она что-то разглядела. Взгляд ее устремлен на заброшенное стойло, метрах в ста от нас.

Тучи мух влетают в окошко, прорубленное в двери, и вылетают оттуда.

Мы решаем позвать папу, который рубит дрова с другой стороны дома. Он подходит, становится рядом с нами, смотрит на стойло.

— Ладно, — произносит он, хмурясь. — Пойду проверю.

Чуть позже мы видим, как он выходит из стойла. Закрывает рот и нос рукавом. Наклоняется, сплевывает. Жестом подзывает маму.

Та пристально смотрит на меня.

— Жди тут, — приказывает она и идет к папе.

Когда папа идет за лопатой, а потом таскает один за другим мешки с известью, я понимаю, что все животные, принадлежавшие прежним обитателям фермы, мертвы. Но именно то, как они умерли, расстроило родителей. Вечером, играя в гостиной, я слышу, как они обсуждают это за столом в кухне. Понимаю, что коровы в стойле взбесились, потому что их никто не кормил.