Евгения Кретова - Дом потерянных душ [СИ litres]

Не раздумывая, Макс схватил банку, одним движением откупорил ее и, высыпав на ладонь пригоршню содержимого, бросил в призрака.

Крик перешел на дикий визг, на пределах возможностей; сизый туман проело, словно пуховый платок, и он стал таять, истончаясь.

Капитан подхватил бесчувственную Аделию и, приподняв, рванул на себя и затащил в дом. Свободной рукой захлопнул дверь, прижался к ней спиной. Он так и сидел, дышал часто и не мог надышаться, в обнимку с открытой банкой соли, когда в гостиную ворвалась Светлана и Дмитрий – заспанные, всклокоченные.

– Что случилось? Кто кричал?

Макс отставил, наконец, банку с солью, наклонился к Аделии, проверил пульс.

– Одеяла несите! – скомандовал, легонько похлопал по щекам, позвал: – Ада. Аделия, ты меня слышишь?

Взгляд упал на потухший камин – выгоревшие добела головешки, скрюченные и потемневшие обрывки бумаги.

Светлана принесла два пледа, включила свет.

– Что с ней? Может, «скорую»?

Макс скрутил один плед в плотный валик, положил под колени девушки, вторым укрыл ей ноги, пощупал ступни – все еще ледяные.

– Теть Свет, воды дайте, пожалуйста. – кивнул на графин с водой в центре обеденного стола.

Плеснул немного на руку, растер Аделии лицо, посмотрел на часы – она была без сознания полторы минуты.

Крик призрака будто заморозил ее, оглушил. Без чувств, без мыслей, без желаний, ее словно вырвало из сегодня, чтобы выбросить… Куда? Она сама не могла понять.

Запах сырости и почвы.

Ночь. Такая же, что виделась ей совсем недавно. А, может быть, и та же самая.

Ветер где-то наверху, над головой, рвал на небе темные и тяжелые тучи. Их неопрятные космы вились за ним, рассеиваясь над полями. Издалека доносились крики петухов, запах помета. И печеного картофеля. Будто ведомая кем-то невидимым, она нырнула в темноту.

Аделия никак не могла проморгаться, чтобы понять, где она оказалась и что с ней. Только чувствовала, как ледяной холод пробирает до костей, медленно поднимается от щиколоток к коленям, и выше – уже лижет бедра и пронизывает легкие. Страшно от того, что сердце может быть нанизано на это чуждое и ледяное, как свежее мясо на шампур. Поэтому старалась не дышать – казалось, что одно неверное движение и жало пробьет ее до затылка.

Шорох рядом. Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Но нет сил поднять ее, чтобы проверить. Словно парализованная, с единственной дозволенной возможностью – смотреть – Аделия уставилась прямо перед собой.

– Маменька, как больно, – горячечный шепот из темноты.

– Терпи, – голос суровый, недобрый.

Тяжелое и частое дыхание, прерывающееся протяжным стоном.

– Не могу больше.

– Терпи!

– Маменька, за что мне это? Господи, почему же так больно? Словно рвет изнутри…

Плеск воды. Снова движения кого-то невидимого. Аделия чувствовала себя, как покойница – темнота давила, забивала легкие липким, тягучим страхом, не позволяла разобрать лица говоривших. Только слышать. Рваное дыхание и стоны страдалицы да суровый окрики «маменьки», приглушенные и от того еще более страшные.

– Дай, посмотрю.

Из темноты выдвинулся огонек, мутным кругом качнулся по низкому сводчатому потолку. Аделия поняла – она в каком-то помещении, очевидно, без окон. Тусклый, еле различимый желтый блик свечного огарка выхватил из темноты женский силуэт: темная кофта, длинная, в пол, юбка. На голове – платок, завязанный на затылке, острые концы распластались по спине, будто обрезанные крылья. Женщина ссутулилась, присев на низкую скамью. И тогда Аделия увидела ту, что сдавленно кричала: молодая совсем девчонка. Длинные волосы выбились из косы, прилипли к мокрому от пота лбу. Губы искусаны в кровь, зубы из последних сил сжимают деревянный обрубок. Девушка полусидела, упершись руками в стены, ноги широко раздвинуты в коленях, юбка задрана, оголив белый живот. Девушка запрокинула голову, застонала.

«Маменька» посмотрев под юбки, удовлетворенно кивнула:

– Недолго еще осталось, головка видна.

Сердце Аделии забилось, готовое выпрыгнуть из гортани: это молоденькая девушка, она рожает!

Гадалка подняла глаза, чтобы убедиться, что навязчивый запах сырости ей не снится: она, как и женщина у свечи, в подвале. Деревянные, плохо струганные плахи на полу, обшитые деревом стены. Аккуратные ряды полок, отчего-то пустых, если не считать нескольких глиняных кувшинов. Не подвал – погреб!

Женщина распрямилась, прикрыла ноги девушки, погладила по колену:

– Терпи, дочка. Терпи. Щас полегче-то станет.

Отойдя к одной из полок, взяла кружку и поднесла к губам дочери. Та, отдышавшись между схватками, выплюнула изо рта кляп, припала к кружке. Сделав глоток, поперхнулась, закашлялась.

Мать стукнула по загривку, прикрикнула:

– Тихо ты! Услышат… – и опасливо прислушалась, взглянула наверх.

– Мама, спирт же это, – пролепетала девчонка. – Нельзя же маленькому…

Мать опустила глаза, пробормотала:

– Теперь уж без разницы…

Новая серия схваток, девочка металась в бреду, не кричала, только вздыхала тяжело и протяжно. Все сильнее и чаще, пока не схватила ртом пропитанный сыростью воздух. Пальцы сцепились в прорехи между досок, спина изогнулась дугой, крик застрял в горле, ударился о материнскую ладонь, закрывшую рот. Вздох облегчения, и девчушка отключилась.

Аделия с ужасом наблюдала, как в соломе у ее ног копошиться окровавленный ребенок.

Пожилая женщина отняла ладонь ото рта дочери, наклонилась к младенцу. Ловко перерезала пуповину. Положила мокрую тряпицу на голый живот дочери. Ребенок не кричал. Кряхтел и беспомощно возил по животу кулачками, подслеповато моргал. Женщина взяла его в руки, осторожно, будто боясь испачкаться. Опасливо покосилась на бесчувственную девушку.

Перекрестилась.

Обхватив головку младенца, крепко прижала ее к животу.

– Ай, люли-люленьки. Прилетели гуленьки, Сели гули на кровать. Сели гули на кровать, Стали гули ворковать, Стала Аня засыпать.

Женщина замерла, прислушиваясь к глухому, безвольному дыханию. Аделия смотрела и не могла понять, что происходит: почему женщина так странно держит ребенка, почему не укутает его, не обмоет и не согреет? Почему не позволит припасть к материнской груди.

Секунды тянулись, слипаясь в минуты, а женщина продолжала прижимать к себе младенца и напевать колыбельную.

«Господи, вы же задушите ребенка!» – пульсировала в висках, но Аделия по-прежнему не владела своим телом и могла лишь наблюдать и давиться горячим, застилающим глаза гневом.

Словно во сне, проматывая вперед происходящее, она видела, как женщина подложила бездыханного младенца к матери, как та очнулась, едва стоя на ногах ощупывала младенца, беззвучно плакала и звала на помощь. Видела, как мать умывала ее, заплетала косы, выпроваживала наверх, в дом. Как вытащив несколько досок с пола и опустила младенца в заранее приготовленную могилу.