Джо Лансдейл - Пойма

Волосы Камилла густо смазала маслом, зализала наверх, собрала в узел на макушке и продела в него две длинные вязальные спицы. Когда на их кончики падал свет, спицы искрили, что говорило об их небывалой остроте. По слухам, Камилла носила эти спицы для самообороны.

Бабушка сидела рядом с Камиллой на другой табуретке — достаточно близко, чтобы они могли подталкивать друг друга локтями в промежутках между шутливыми замечаниями. Все трое пили кока-колу.

Я представил бабушку доктору Тинну и его жене, постепенно бабушка покинула Трисомов и двинулась к Тиннам, и вот мы уже сидели на том же самом месте, где сидели мы с папой в тот день, когда он приехал осматривать тело. Я занял деревянный стул с поручнями, ради уюта обитыми тканью, а набивные стулья и диван оставил взрослым.

Печная заслонка в этот раз оказалась закрыта, а перед ней улеглась бурая собака с белым пятном на носу. Поскольку жар изнутри не шёл, я заключил, что она лежит там чисто по привычке. Увидев нас, собака встала и с опущенной головой приблизилась ко мне. При ходьбе животное прихрамывало. Как я заметил, часть правой передней лапы отрубило в результате какого-то несчастного случая. Я погладил собаку, и она уложила голову мне на колени, требуя пущего внимания. Тогда я потрепал её по носу.

Бабушка немного ввела Тинна в курс дела по поводу папы — доктор сосредоточенно слушал, то и дело покачивая головой. Я смутился: мне было бы неловко рассказывать о том, какой папа в последнее время стал потерянный, однако меня никто и не спрашивал. У бабушки была своя методика.

Когда она завершила рассказ, доктор Тинн ещё раз покачал головой:

— Вот ведь досада! Мне нравится Джейкоб. Очень импонирует.

— Это одна из причин, по которым мы сюда приехали. Пытаемся разобраться, кто же всё-таки совершил все эти убийства.

— Ну, мэм, да если б я только знал, уж молчать не стал бы!

— Это мы понимаем, — сказала бабушка. — Чего мы хотим узнать, так это знаете ли вы, какого рода человек за этим стоит.

— Я слышал, как вы говорили с папой, — вмешался я. — Сидел на крыше ледохранилища. Судя по тому, что вы ему рассказали, вы, по-моему, очень много в таких вещах понимаете.

— А я знал, что вы сидите там наверху. Как и твой папа. Не сразу заметил, конечно. Но постепенно всё с вами стало ясно.

— Надо было согнать мальчишек с крыши, — сказала миссис Тинн.

— Увидели, так увидели, — развёл руками доктор. — Тут уж ничего не попишешь. А что до этих убийств, в таких вещах никто толком не разбирается. Не возражаете против подобных разговоров, любовь моя?

— Сердце и желудок у меня для такого чересчур нежные, но любопытство крепче железа. Так что я, пожалуй, останусь.

— Ну что ж, — продолжал доктор, — вообще-то я ничего не знаю. Совсем ничего. Но иногда почитываю книжки и почерпнул оттуда пару дельных мыслей. Убийца подобного сорта — он ведь убивает не потому, что не желает платить ночной бабочке за сеанс, понимаете, что я имею в виду?

Бабушка кивнула.

Я задумался. Какая ещё ночная бабочка? Без понятия, о чём это они говорят.

— Ему нравится причинять людям боль. Как этому, как бишь его, маркизу де Саду. Сама мысль о том, что они страдают, доставляет ему удовольствие.

— Трудно такое представить, — проговорила бабушка. — Наверняка он этого и не хочет. Должно быть, просто тянет, и всё.

— Ваша правда. Тянет. Но я бы не сказал, что он не хочет. Ему это нравится.

— Вам это неизвестно, — возразила бабушка.

— Вы, мэм, спрашивали насчёт моего мнения. Ну вот я вам его и предоставил.

— Простите, доктор. Продолжайте, будьте любезны.

— Есть у меня дома книжка под названием «Psychopathia sexualis», написал её один парень по имени Рихард Крафт-Эбинг [3] Рихард фон Крафт-Эбинг — немецкий и австрийский психиатр, невролог и криминалист, один из основоположников сексологии как науки и исследования сексуальных девиаций. . Она вызывает у меня

большой интерес, хотя, полагаю, и не вполне здоровый. Там много говорится про людей, которым нравится, когда их мучают…

— Они хотят испытывать боль? — удивилась бабушка.

— Да. Де Сад у себя в книгах этого тоже касался.

— Я такого не читала, — отрезала бабушка. — И сомневаюсь, захочется ли когда-нибудь ознакомиться.

— Вы наверняка правы, мэм. Значит, есть такие, а есть и те, кому нравится причинять боль. Причинение боли даёт им почувствовать власть над другим человеком, которой они обычно не имеют. Или, может быть, их просто привлекает сама идея власти.

— А эти женщины, — спросила бабушка, — они ведь проститутки?

— Похоже на то.

— Разве ему мало такого… управления?

— Так с ними ведь только по договорённости. А этому — ему полный контроль подавай. Есть ещё вероятность, что он испытал в жизни что-то плохое, увидел что-нибудь такое, что его взволновало. Захватило его разум, и вот теперь он чувствует, что без этого ему ну никак. Кого-нибудь другого это происшествие могло никак не затронуть, но по какой-то причине, по своей ли глубинной природе или из-за яркости и насыщенности полученного опыта, он переменился. И, в нашем случае, не в лучшую сторону. Есть ещё одна штука, про которую упоминается в этой книжке. Фетишизм.

— Чего? — не поняла бабушка.

— Навязчивая тяга к определённым предметам.

— Ну вот меня, скажем, навязчиво тянет к мятным леденцам, но я же не режу людей из-за этого!

Доктор Тинн улыбнулся.

— Фетиш — это как, допустим… одержимость обувью. Может, он выбирает только таких жертв, какие носят обувь определённого вида. Или какого-то конкретного фасона. А может быть, ему нравится вступать в сношение с женщиной, именно когда она обута особым образом.

— Как проститутка? — спросила бабушка.

Доктор кивнул.

— Может быть. Ещё, может, он любит оставлять себе на память о них какой-нибудь сувенирчик, который для него что-нибудь значит. Скажем, в молодости у него смешались понятия о половой близости и о боли. Такое бывает. Может, он сохраняет какую-нибудь их одежду или обувь после того, как убьёт. Может, потому что они цветные. А может, проституция просто-напросто делает их доступными, а так и нет никакой связи с их цветом кожи или способом заработка.

— Да, но одна жертва была белая, — вставил я.

— Вот за неё-то Моуза и повесили, — сказал доктор. — Я знал Моуза. Никакого касательства он ко всем этим делам не имел. Но многое делает его подходящей кандидатурой. Жил у реки. Держал лодку. Всё время ездил по реке вниз и вверх. Кошелёк нашёлся у него на столе. Ещё такой аргумент, что его жены и сына больше нет рядом, и никто не знает, куда они делись. И убийств больше не было. Только Моуз был слишком стар, и сил у него уже не хватало.

Кто бы это ни был, может, он делает так потому, что не одобряет поведение некоторых женщин.