Кэролайн Кепнес - Провидение

Кэрриг уехал назад в Нашуа. Он торговец и работает из дома. О нем ходят слухи, но никто точно не знает о событиях той ночи. Кроме меня и старого детектива. Говорят, Кэрриг нечасто выходит, только с отцом на охоту, купить травки у своего дилера да поглазеть на цыпочек в сомнительных барах. Из-за этих баров мне хотелось уехать из Нашуа еще до того, как я повзрослела, чтобы в них ходить. Иногда я думаю, что должна рассказать кому-нибудь про то, что он сделал. Когда просыпаюсь в поту.

Он стрелял в Джона .

Но я так и не позвонила в полицию. Им обязательно захочется узнать, куда делся Джон. Мне придется сказать, что я не знаю. Им придется смотреть больничную документацию. Они не поверят, что человек, в которого стреляли, просто исчез.

Кэрриг прислал мне всего одно письмо:

Сообщи адрес, куда переслать твои вещи.

Я отправила ему координаты складского комплекса.

Все еще вспоминаю его. Трудно спать с человеком, жить с ним, а потом сразу забыть.

Его семья удалила меня из списка друзей на «Фейсбуке».

Тот добрый старый коп приходил в больницу. Он закрыл дверь. Я ему кое-что рассказала, но не все. Он ответил, что нам, наверное, не нужно никогда никому про это рассказывать. Я поблагодарила его за то, что спас мне жизнь.

– Ты спасла его жизнь.

Я вспоминаю, как мы лежали спина к спине на полу в «Роллинг Джек». Он тоже спас мне жизнь.

Смотрю на свой незаконченный автопортрет. Здесь мне тринадцать. В последнее время я в основном пишу себя тринадцатилетнюю. В этом возрасте я лишилась своего лучшего друга, тогда же взялась за кисть. На подоконнике в моей квартире стоит новая баночка зефирного крема, и на картине тоже она есть. Перевожу взгляд с одной на другую, с реальной на нарисованную, и вскоре уже не вижу между ними разницы.

А потом пищит телефон. Сердце у меня – как в любовных романах или стихах. Оно бьется для другого, не только для меня. Мы все запрограммированы реагировать на этот звук. Трель уведомления вызывает выделение дофамина. Кто-то тебя хочет. Кто-то о тебе думает. Нам это нравится. Это щекочет нам нервы. И это знакомо всем.

Но все мы знаем и кое-что еще. То, чего никто не понимает. Я даже спотыкаюсь, когда бегу через комнату. Мое тело знает. Этот писк не похож на остальные, хотя технически он такой же, как все. Но почему-то заранее знаешь, что он особенный.

Я снова развожу газеты, но не в Провиденсе.

Я – Провидение. Магнус был монстром. Вот что он пытался мне сказать, когда упомянул Уилбура Уотли перед самой смертью. Он выбрал «Ужас Данвича», потому что, когда Уилбур сеял смерть среди горожан, он на самом деле расплачивался за свой грех. То, что Магнус мне сказал, не решение проблемы, не исцеление. Это было утешение. Я просто следовал самым темным из путей, ужасаясь тому, что я – Уилбур, что мои подозрения оправдались и во мне не осталось ничего человеческого. Но потом перечитал его письмо. И понял происходящее с его точки зрения. Уилбуром был он, а я был горожанами. Он не преуспел в этом мире и оказался в изоляции. Своим извращенным умом он стал понимать силу как отсутствие способности установить с кем-нибудь контакт. И эта сила возвышала над потребностью в привязанностях и человеческом общении.

Мне это все еще нужно, и в этом моя сила. Я – человек. Я – Провидение.

Мой новый дом в сельской местности. У нас здесь клубничные фермы. Много фруктов, мало людей. Я делаю все возможное, чтобы держаться особняком. Одна женщина на моем маршруте оставила мне на Рождество упаковку из шести банок пива, но я не написал ей записку с благодарностью. Сейчас я обречен быть вдали от людей. Я знаю это. Как знаю, что Хлоя меня любит, всегда любила. Когда веришь в себя, узнаешь много. Жаль, что я не понимал этого раньше, много лет назад.

После смены я еду с открытыми окнами. Слушаю наши песни и урчание в желудке. Подъезжаю к безлюдному полю. Останавливаюсь. Надо мной бездонное небо, под которым остывают мои турбины. Эта голубизна никогда не приедается, в отличие от неба Нью-Гэмпшира. В ней нет ни унции той серости. Я сажусь в дальнем уголке поля и гуглю знакомых мне людей: Хлою, маму, полицейского ДеБенедиктуса, Эггза, с которым столкнулся в торговом центре. Я радуюсь, узнав, что у него все хорошо. На последних снимках он выглядит повеселее. Хочется верить, что я имею к этому отношение. Я отправил ему то письмо, потому что подумал: если у тебя есть то, что кому-то нужно, отдай это ему. Мы с ним почти что друзья, хотя и не знаем друг друга. Иногда становишься другом человеку безо всякой причины. Смотришь на него и чувствуешь, что вы друзья, даже если больше никогда не поговорите. Это просто. И ты понимаешь это. То же самое с любовью, с Хлоей.

Я скучаю по ней. Она все так же в Нью-Йорке. Там ее дом, а мой здесь. В настоящем. Нет ничего, кроме настоящего.

А теперь мне пора приниматься за еще одну мою работу, за мои изыскания. Я по-прежнему стараюсь узнать побольше о том, что так долго исследовали Роджер и Мини, о повилике и ее таких разных названиях, например, любовное кружево, локоны дьявола. Это ботанический вампир, паразитическое растение с крошечными зелеными листочками. Оно захватывает пространство вокруг ничего не подозревающих томатов и сосет из них жизненные соки. Победить повилику очень трудно, наверное, как и остановить мои турбины.

Мне так и не удалось спросить у Роджера, годится ли для них такое название. Турбины . Мне многое не удалось у него спросить.

Выбираю себе клубничину, большую. И сочную. Одно из первых моих детских воспоминаний: я сижу в кабинете врача на столе и болтаю ногами. Доктор закрывает дверь и говорит нам, что у меня аллергия на клубнику. В ней есть такая штука, называется аллерген Fra a 1. Из-за нее клубника становится красной. Мама заставила меня запомнить эти слова. И всегда беспокоилась, не забыл ли я их. А клубника была повсюду. В школе, в телевизоре, в бокалах с шампанским, в шоколаде. Это были сексуальные ягоды. Ягоды любви. Но для меня они означали смерть.

Подношу ягоду к губам. Такая сладкая, что я чуть не плачу.

Роджер Блэр думал, что делает меня сильнее. И в каком-то смысле он своего добился. Но сила загнала меня в пустое пространство, под бездонное голубое небо, в бескрайние безлюдные поля. Здесь нет ни души и не слышно ни голоса. Если на горизонте появится спешащая ко мне Хлоя, то я буду вынужден бежать от нее. И Роджер не изменил важную часть меня, моего мозга. Я до сих пор знаю, как жить в двух разных местах. Думаю, как и большинство людей. Это то, что во веки веков поддерживает нас на плаву. Ты можешь быть парнем на клубничном поле, можешь сидеть с испачканными типографской краской руками совершенно один и страшно скучать по своей девушке. А можешь закрыть глаза и превратиться в мальчишку, рядом с которым сидит девочка, и от нее пахнет печеньем.