Хелен Монкс Тахар - Драгоценная ты

Ты предлагаешь дружбу — но что потребуешь взамен? Ты играла со мной как кошка с мышкой.

— Оказывается, вы и ругаться умеете, Лили.

Ты взяла бутылку, наполнила мой бокал и очень спокойно сказала:

— Я же говорю: люди меняются.

16 марта

Мастер-класс

С годами я поняла — люди все про себя знают, нужно только намекнуть. Чем я, собственно, и занималась: намечала контур, а человек сам дорисовывал картинку, лишний раз убеждался в том, что и так в глубине души знал. Работает безотказно — чуть подтолкнуть, и человек сам додумает, вновь признает (или же откроет впервые) горькую правду.

О, я прекрасно умею обернуть ситуацию в свою пользу, все устроить, как мне нужно. Учителя у меня были хорошие. Мама и Джемма заставили повертеться, зато я выработала стратегию самообороны: хочешь сделать человеку больно — просто скажи правду.

Например, Мэг из четвертой по счету школы. Стоило намекнуть, и она сама додумала. Бедняжка Мэг страдала лишним весом. После восьмого класса она решила исправить дело и все лето сидела впроголодь — говорят, ела по яблочку в день. Я помню, какая гордая заявилась она в школу — смотрите мол, как я крута. Владею собой и повелеваю миром. Как бы не так! Я-то знала — не должна она быть популярней меня! Все пришли от Мэг в полный восторг. Девчонки хотели дружить, парни по пятам ходили. Словно после шести недель голодовки в класс пришла не Мэг, а новая девочка и стала первой красавицей. Раньше первой красавицей считалась я, причем без всяких голодовок. Это я была новенькой (я пришла в конце восьмого класса) и объективно самой красивой. Я, а не она! Мэг поменялась внешне, а не внутри. Кто-то должен был поставить ее на место. Восстановить справедливость, напомнить, что есть люди в сто раз красивее и интереснее.

После каникул Мэг никто не называл, да и не считал жирной — кроме нее самой. Если подумать, я ничего не сделала, просто обронила пару фраз. Например: «Пожалуй, ты не очень изменилась…» или «говорят, ты жирная, не обращай внимания!» или «слушай, если все равно обзывают толстой, зачем сидеть на диете?» Слов двадцать, не больше. Я всего раза три-четыре их повторила плюс регулярно подкармливала голодную подругу за обедом. В результате вновь оказалась врагом номер один.

Мэг сама виновата, пусть знает свое место.

Так же и с КР.

В «Роузвуде» я без труда пробила оборону — слегка намекнула, как жизнь ушла вперед. Напомнила, что, вообще-то, можно общаться не только с гражданским мужем. Остальное сделали она сама и весь ее жизненный опыт. Она много взяла чужого. Теперь грядет расплата; надвигается, как огромная волна; очень скоро я обрушу ее на КР.

Когда бутылка шампанского почти опустела, ты попросила:

— Расскажите про сон, Кэтрин. Он вас очень взволновал…

Разумеется, ты не заслуживала откровенности, я прекрасно понимала: если расскажу, снова подставлюсь. Однако соблазн был слишком велик, я страдала без общения, как потерпевший кораблекрушение страдает от жажды. Ты предлагала соленую воду, и в отчаянии я готова была пить и ее.

Какое-то время я держалась и молчала, уставившись на полупустой бокал.

— Ведь легче, когда поделишься? Давайте вы расскажете сон, а я тоже что-нибудь расскажу? Личное.

Я подняла глаза.

— А если я задам вопрос, ответите честно?

— Конечно. Почему нет? Что мне скрывать? — Ты лукаво поджала губки.

— Ну-ну. Если так, скажите… только не врите, раз обещали! Зачем вы пришли в мой журнал? Просто так? А на остановке встретились? Случайно, да?

— Думаете, я все подстроила? Извините, Кэтрин, но это клиника… — Ты покачала головой, сдерживая смех, словно я несу полнейший бред. Потом добавила: — Ой… Клиника — фигура речи. Не хотела напоминать вам про болезнь…

— Я и не вспомнила. Я задала вопрос.

— Я ответила.

— Правда?

— Допустим, мое появление — не судьба и не совпадение — но что тогда?

— Понятия не имею! Вам лучше знать, Лили!

Ты смотрела невинным взглядом, словно правда ничего не понимала. Прекрасная актриса, Лили. А уж во вранье тебе и вовсе равных нет. Я засомневалась — вдруг я действительно схожу с ума — и замямлила:

— Не знаю, что на меня нашло…

Как начинающий репортер, который запорол интервью на каверзном вопросе.

— Пожалуйста, расскажите сон! Мне правда интересно. И вам ведь хочется с кем-то поделиться…

Тут ты наклонилась и слегка пожала мне руку. Безупречно сработано — я разомлела от сочувствия и послушно принялась пить соленую воду.

— Это началось в прошлый понедельник, — заговорила я, прикрыв глаза. — Я вижу один и тот же кошмар. Про детство. Как будто, чтобы вырасти, мне нужно пройти через это жуткое поле. Папы уже нет, мать откуда-то смотрит, но не хочет помочь. Хочет, чтобы я помучилась. По идее, мама должна защищать, но моя — не будет. Наоборот, злорадствует. Я бреду одна, ноги в крови, чуть не падаю. Единственное спасение — продолжать идти наперекор матери и добраться до калитки, до выхода с фермы. Сегодня я в первый раз дошла, взялась за калитку и… разрезала руки.

Я замолчала, было слышно твое дыхание в тишине. Ты тихонько спросила:

— Может, еще бутылочку?

— Если хотите…

Неужели мое признание тебя тронуло? Вдруг ты расскажешь, зачем пытаешься проникнуть в мою жизнь?

Ты подозвала официанта, заказала еще шампанского, затем повернулась ко мне с предложением:

— Давайте кое-что напишем — в качестве упражнения. Вам точно понравится, и к тому же завтра не придется так бессовестно врать Джемме, будто мы работали.

— Серьезно?

— Да! Писать, когда выпьешь, очень терапевтично!

— Слушайте, Джемме можно что-нибудь наплести про наши занятия. Или хотите — проведите мастер-класс по современным тенденциям завтра? Я найду окошко, минут пять хватит?

— Смешно, — сказала ты без тени улыбки, — нет, я серьезно. Достаньте компьютер!

Я закатила глаза, однако послушалась. Что еще ты придумала? Ты выудила ноутбук из желтой сумочки, я открыла свой.

— Что теперь?

— Нужно описать самый ужасный день в жизни. За пять минут. Не разговариваем, не раздумываем, просто пишем. Я тоже напишу. Потом дадим друг другу почитать и обсудим. Ну же! Давайте, Кэтрин! Я хочу, чтобы вы написали искренне. Откровенность за откровенность!

Ты загорелась идеей. Заразила меня своим энтузиазмом.

— Хорошо, — согласилась я.

Воспоминание пришло мгновенно, словно только и ждало, чтобы выпрыгнуть из подсознания. Удивительно, с какой готовностью мой мозг восстановил подробности того дня. Я сомневалась. Стоит ли тебе знать? Ты пристально смотрела в экран. Казалось, действительно серьезно подошла к делу. Я тоже принялась печатать, сначала неуверенно, потом мне захотелось не отстать от тебя, и я втянулась, захваченная давно забытой радостью — писать.