Хелен Монкс Тахар - Драгоценная ты

— Что ты пытаешься сказать, Лили?

— Когда я нашла Иэна… я заметила на столе следы кокаина…

— Да, он употреблял наркотики, следствие подтвердило. Я знала его лучше, чем ты, Лили. После кокаина он всегда пил больше, чем обычно. На этот раз уже не смог проснуться.

— Дорожки были горизонтальными ровными… — говоришь ты, глядя на меня, — словно линейки в тетради, как сказал Иэн на вечеринке. Вы ведь были там, Кэтрин? Вы помогли ему умереть? А мне придется снова просить помощи у тети с мамой. Замкнутый круг… Вот что несправедливо! Вы причастны к его смерти… Кэтрин Росс всегда беспощадно мстила. Я читала «Кормушку для ягнят», Кэтрин, я все про вас знаю.

Я начинаю двигаться к изголовью.

— Да? И что же мы будем делать, Лили?

Делаю еще шаг.

— Уходите!

Страх. Я слышу его в голосе, вижу в расширенных зрачках.

Еще шаг.

— Джемма должна прийти с минуты на минуту. Кажется, я слышу ее шаги!

В дальнем конце коридора смеются у стойки медсестры. Если сейчас кто-то позовет, они не услышат.

Ты смотришь на больничную шторку, которой мы отгорожены от мира. Я чувствую, ты в моей власти. Наверное, то же самое ощущала ты, когда забрала дом и Иэна. Когда я пришла в качестве гостя на похороны собственного мужа без гроша в кармане, без крыши над головой. А сейчас ты совершенно беспомощна. Ты пытаешься сесть и только тихо постанываешь — слишком слаба.

— Кэтрин, пожалуйста, не подходите!

Ты боишься меня. Я не хотела, чтобы так было…

Еще шаг.

— Кэтрин, вы же знаете, кем я вам прихожусь? Вы же не тронете меня? Умоляю… Кэтрин, стойте! Вчера я написала пост, специально для вас.

Я наклоняюсь, чувствую на лице твое учащенное дыхание.

— Хотите знать, что я написала?

Ты совсем близко…

— Я его еще не вывесила… Я расскажу… В нем я предлагаю нам начать с чистого листа. Ведь мы похожи… Вы понимаете меня, а я — вас. Правда? Я всю жизнь искала понимания. Давайте будем друзьями! Что скажете, Кэтрин?

Ты изучаешь мое лицо, ждешь реакции, я смотрю на твой бледный лоб, искаженные кровоподтеками щеки, губы — о, эти губы…

— И ты не будешь покупать мою часть квартиры? — спрашиваю я.

— Конечно, нет!

— И я буду помогать тебе с ребенком?

— Да, давайте придумаем — как.

— Может быть, я просто перееду к тебе?

— Да… конечно, так и нужно сделать.

Я прижимаюсь лбом к твоему лбу, и наше дыхание синхронизируется.

— По-твоему, я полная дура, да?

Ты пытаешься отодвинуться, только некуда.

— Кэтрин, не надо!

Я хватаю тебя за плечи.

— По-твоему, я настолько жалкая?

Встряхиваю.

— Думаешь, я тебе поверю? После твоих обвинений? Сейчас?

— Перестаньте! — хрипишь ты и хочешь позвать на помощь.

Я толкаю тебя на подушку и зажимаю рот рукой. Я должна высказаться.

— Слушай, Лили! Я не причиню тебе вреда. Я никому не хотела зла, я просто хотела любви!

Ты хрипишь и дергаешься, левый глаз отчаянно вертится в орбите.

— Мама, Иэн, ты. Вы все меня ранили! Ты ворвалась в мою жизнь и разнесла ее до основания!

Твои руки слабо мечутся по постели, потом умоляюще вцепляются в мои предплечья.

— Ты права, Лили, мы похожи.

Ты стонешь и всхлипываешь под моей рукой. Датчики отчаянно пищат. Даже они стараются помешать мне высказаться.

— Я всегда хотела понять, что нас связывает. Только об этом и думала!

Ты вдруг закрыла глаза, перестала бороться, обмякла.

— Лили, послушай!

Ты не шевелишься.

— Лили! Теперь твоя очередь! Я жду объяснений!

До меня доходит причина твоей неподвижности. Как же я зла на тебя! Ты снова меня обхитрила.

Кормушка для ягнят

Иногда ягненка уже не спасти. И ничего не поможет — ни травинка в нос, ни укол глюкозы, ни специальный ящик с подогревом. Некоторые рождаются слишком слабыми — доходяги, как говорит мать. А есть ягнята — они хуже всего, — которые путают формальные медицинские манипуляции с любовью. Ты просто выхаживаешь их с чисто практической целью, а они привязываются. Потом не хотят возвращаться к матерям, и овцы их не принимают, потому что они пахнут человеком. Лучше держать ягнят на расстоянии. Тогда есть шанс выжить, даже у самых слабых.

Может быть, мать девочки рассуждает так же.

Может быть, ее жестокость — это проявление любви. Она просто учит девочку выносливости. Учит выживать в экстремальных условиях — на тюремном пайке, обильно приправленном оскорблениями, которые разъедают девочке душу. Каждый день говорит — ты камень на шее, из-за тебя я буду вечно мучиться в этом аду, ничтожество — всегда была и всегда будешь, не заслуживаешь ничего хорошего. Нет, это не любовь, решила девочка.

Доходяг, которых уже не откачать, мать определяет сразу, по глазам. Она всегда отсылает девочку прочь.

Раньше, когда девочка была помладше, ей было тяжело. Даже не столько смотреть, как они умирают или рождаются мертвыми, сколько слушать слова матери. Та каждый раз повторяла — надо было и тебя добить в младенчестве. Девочке больно слышать. Она и сама часто жалеет, что не умерла.

Сейчас уже легче — она видела десятки раз, как гаснут глаза ни в чем не повинных новорожденных ягнят. Легче — но все равно непросто.

И смерть отца было непросто видеть, тем более что он сильно мучился перед уходом. Девочка больше походила на отца, чем на мать.

Однажды, когда ей исполнилось восемнадцать, она нашла отцовскую кожаную куртку на чердаке и накинула ее на свои тощие плечики. Чудесное чувство — словно папа обнял, словно кто-то любит. Она решила никогда ее не снимать. Любовь давала защищенность.

Когда утром девочка спустилась кормить овец в папиной куртке, мать ничего не сказала. Но на завтрак оставила ей лишь стакан, на четверть наполненный молоком. Девочка поняла — это наказание. Так проходит пять дней.

Пока она не снимет куртку, мать не даст ей еды.

Девочка решает действовать, она больше не будет унижаться ради еды. В первый день мать возвращается с поля и отсылает ее чинить стену вдоль дорожки для квадроцикла, которая ведет на дальнее пастбище. Камни стали выпадать на дорожку, так и убиться недолго. Мать не смотрит девочке в глаза, не хочет видеть ее силу.

На второй день вместо завтрака девочка находит на кухонном столе камни. Мать знает, конечно, знает, что девочка специально кидает их на дорогу, однако ничего не говорит. Начать разговор — значит признать в дочери противника. Человека, который готов вступить в схватку и, возможно, победить. А мать всегда верила, что девочка рождена проигрывать.

На третий день мать не возвращается с пастбища.

Когда сгущается вечер, девочка медленно идет по дорожке и любуется на свою работу — искусно спрятанные в грязи камни, замаскированные препятствия, которые должны опрокинуть квадроцикл.