Жереми Фель - Матери [litres]

Элизабет сошлась с парнем по имени Джош, темноволосым бугаем с лучезарной улыбкой, от которого вечно пахло мятными конфетами; она приводила его к ним в дом, когда не было отца. С Джошем, который учился в университете в Ноксвилле, они неизменно запирались у нее в комнате и включали погромче музыку, чтобы Норма не подслушивала. Но она и думать не хотела о том, что они там вытворяли. А мать, которой было все равно, только говорила – ничего, мол, не попишешь, они уже взрослые.

Через два года Элизабет ушла из дома с двадцатипятилетним парнем, который увез ее с собой в Нэшвилл. Она устроилась работать секретаршей в какой-то строительной конторе и раз или два в месяц приезжала их проведать.

Одно время Норма обижалась на сестру, но потом смирилась. В глубине души она ее понимала. Хотя завидовала ей куда больше.

Мать все дни проводила в гостиной или в саду, слушая шелест листьев. Иногда Норма замечала, как она плачет, думая, что рядом никого нет. Маргарет Джеймсон порой громко хохотала, а уже через минуту плакала навзрыд. Норма всякий раз спрашивала, как она себя чувствует, и неизменно получала ответ «хорошо», хотя в ее голосе звучала тихая грусть, непонятная ей самой. Норма не знала, чем ей помочь, и не могла подобрать нужных слов, чтобы ее утешить. Иной раз она предлагала матери съездить в город, но та всегда вежливо отказывалась, говоря, что у нее много дел по хозяйству, что она устала и что как-нибудь непременно подумает об этом. У нее почти не было подруг, из дома она выбиралась, только когда ей требовалось что-то купить или забрать откуда-нибудь хлебнувшего лишку мужа, который был не в силах вернуться домой самостоятельно. Она уже не находила времени на заботу о младшей дочери. Она совсем перестала краситься и покупать себе обновки. Норма понимала, что это все из-за отца: теперь он почти всегда где-то пропадал, оставляя жену вечерами одну у телевизора, и обращался с ней, особенно в последние годы, как с полным ничтожеством, унижая без зазрения совести; он словно играл с ней, желая проверить, долго ли она выдержит, прежде чем перережет себе вены в ванной. Нет, он ее не бил – просто плевал ей в душу, а это было еще хуже.

Дело дошло до того, что Норма возненавидела мать за то, что та наплевала на себя и даже не пыталась выбраться из этой пропасти, оказавшись слабой духом; она дала себе зарок, что сама всегда будет бороться с подобной слабостью, чтобы никто не посмел так унижать ее.

Как раз в то время она и убежала из дома, а когда ее доставили обратно, отец впервые влепил ей пощечину. Ночью к ней в спальню заглянула мать и взяла с нее обещание, что поступать так она больше не будет, поскольку, если это повторится, ей, матери, этого не пережить. Ведь после отъезда ее сестры в Нэшвилл, у нее осталась только она одна. Норму так и подмывало сказать, что она тоже уедет и ни за что на свете не останется тут, – ей просто хотелось вызвать у матери хоть каплю сочувствия. Ей хотелось задеть ее за живое, встряхнуть, хотя она прекрасно понимала, что это может ее доконать. Но было слишком поздно: на мать, казалось, уже ничто не действовало. И помочь ей она больше ничем не могла.

В конце летних каникул, перед тем как перейти в среднюю школу, Норма перебралась из своей комнаты в ту, которую прежде занимала Элизабет, – попросторнее и посветлее. К тому же так можно было убежать подальше от детских воспоминаний. Норма развесила на стенах постеры разных музыкальных групп и портреты киноактеров, оставила себе старую мебель сестры, а свою перетащила на чердак.

В школе она стала ходить в театральную студию и увлеклась пьесами Артура Миллера и Теннесси Уильямса, больше всего на свете мечтая сыграть роль Бланш Дюбуа, которую чуть ли не каждый вечер репетировала перед зеркалом. Фильм Элиа Казана она помнила наизусть. Судьба Бланш потрясла ее до глубины души. Судьба этой сломленной женщины, мало-помалу впавшей в депрессию и безумие, вгоняла ее в слезы.

Школьная жизнь стала для Нормы как глоток свежего воздуха, разогнавшего липкий туман, в котором она, как ей казалось, совсем увязла. К своему удивлению, она быстро завела множество подруг среди одноклассниц и девчонок из числа школьных знаменитостей, которые сразу стали считать ее своей, что ей, конечно же, льстило.

На нее заглядывались мальчишки, и не только никчемные очкарики.

Был среди ее поклонников и Винсент Мюррей.

С ним-то она и узнала в первый раз, что такое любовь, – это случилось на заднем сиденье его машины. Она решила отдать свою девственность первому, кто ее захочет, чтобы раз и навсегда избавиться от этого бремени. В тот вечер от Винсента пахло дешевой туалетной водой, и ей было совсем не больно, по крайней мере, не так, как она думала.

Однако настоящее наслаждение еще ждало ее.

Как-то в ноябре, на выходные, к ним приехала Элизабет – она объявила, что помолвлена и следующим летом выходит замуж. Жениха звали Эдвард, она познакомилась с ним у общих друзей, работал он в финансовой конторе. Эдвард жил в Чикаго и предложил ей переехать к нему в просторную квартиру на Чеснат-стрит, которую он недавно купил. Норма молча смотрела на Элизабет, прислонившись к стене, когда та с нескрываемым восхищением показывала им фотографию парня с тонкими чертами лица и несколько принужденной улыбкой. Сестра была одета в зеленый английский костюм, который ее немного старил, хотя вид у нее был вполне цветущий и счастливый. И даже богатый. Норма не могла взять в толк, к чему выходить замуж такой молодой, но, пораскинув мозгами, решила, что Элизабет просто не может обойтись без мужчины.

Как и ее родная мать.

Казалось, сестра каждый раз сознательно выбирала себе такого мужчину, который был способен увезти ее подальше от отчего дома.

Растроганная новостью, Маргарет поздравила дочь и прослезилась. А Норма подумала, как женщина, которую брак сделал настолько несчастной, могла желать такой же участи и детям.

Всю их семью пригласили на свадьбу, которая должна была состояться в имении родителей Эдварда – Мишель и Уильяма Грант. Норма сразу заметила, как испугалась мать, узнав, что ей предстоит отправиться в такую даль, да еще к совершенно незнакомым людям. И к тому же, видно, очень богатым. У нее не было ни одного приличного платья, и духи вряд ли перебили бы въевшийся в кожу запах полей. Поездка предстояла длительная. Давненько не случалось ей уезжать настолько далеко от своего дома!

В конечном счете никто из родителей на свадьбу к Элизабет так и не приехал. Отец сослался на боли в спине, а мать, естественно, не смогла оставить его дома одного в таком состоянии. Решившись на столь прискорбную, нехитрую ложь, они поладили меж собой и неожиданно сблизились. А Норма очень обиделась на мать, которую когда-то превозносила, как все девочки своих матерей, и которая теперь, с возрастом, казалась ей жалкой и самой что ни на есть обыкновенной…