Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

– Как те яйца, которые мы едим?

– Нет, из тех яиц рождаются лягушата. Можешь себе представить столько маленьких братьев и сестер, бегающих вокруг?

Она хихикнула.

– Расскажи что-нибудь еще про лягушек.

Я перебрала случайные факты о лягушках, которые пришли на ум, и покопалась в стоящей у ног сумке в поисках зефирок маршмеллоу. Наколола один пухлый белый цилиндр на шампур и вручила его Эмме.

– Ты когда-нибудь жарила маршмеллоу?

– Нет.

– В детстве я это обожала. Хочешь, научу тебя?

Эмма пересела на край бревна. Я показала, как поднести шампур с маршмеллоу к огню и постоянно вращать его, чтобы зефирина не обуглилась, но как следует пропеклась. Как только все было готово, я вытащила крекеры и толстые плитки шоколада, и Эмма сплющила горячую и липкую массу в сладкий бутерброд.

– А теперь сожми.

Эмма надавила, и верхний крекер сломался от нажима.

– Ой! Сломался!

– Ничего страшного. Они всегда ломаются. Видишь, как плавится?

Эмма осмотрела растекшийся маршмеллоу.

– Можно откусить?

– Может быть горячо. Дай сначала я попробую. – Я откусила свой, и знакомый вкус перенес меня обратно к шумящим кострам и походам с отцом. – Если подуешь, будет не так горячо.

Эмма подула на свой бутерброд и откусила. А потом взвизгнула и отдернула его ото рта, а на ее колени плюхнулась длинная вязкая нитка.

– Смотри! Оно как клей!

– Ага, выглядит как клей. Маршмеллоу становятся длинными и вязкими. – Я еще раз откусила. – Нравится?

Эмма снова попробовала маршмеллоу и кивнула, размазывая шоколад и белую массу по подбородку. Мы жевали маршмеллоу, искры от костра поднимались в небо, и тревога осталась где-то далеко-далеко, в лесу, где кто-то, может быть, ее ищет. Эта Эмма, девочка, за которую переживает вся страна, была в безопасности, счастлива и ела маршмеллоу с человеком, желающим подарить ей лучшую жизнь, полную радости.

Час спустя мы поднялись по ступеням в дом. Я привычно обошла его и заперла все двери. Поднимаясь из подвала наверх, откинула волосы и вдохнула запах дыма. Интересно, Эмма пахнет так же? Придется дважды намыливать ей волосы при следующем купании, чтобы избавиться от вони. Эмма уже свернулась на диване в гостиной и задремала.

Я накрыла ее одеялом и поцеловала в лоб, а затем плюхнулась в кресло-качалку напротив, наблюдая, как она спит. Сердце заколотилось, как это часто бывало в последнее время, когда я внезапно осознала, что мне предстоит, что предстоит нам.

Первые дни незаметно сложились в неделю, а потом и две. Мы жили здесь, скрывшись от всего мира, поглощенного поисками. Я следила за новостями по телефону, но они повторялись. Ничего нового, никакой информации, никаких зацепок.

Я закрыла глаза, меня убаюкивало поскрипывание кресла-качалки, перенося куда-то в другое место. Я читала бесконечные истории о немыслимых детских трагедиях, но в конце большинство детей жили счастливо и плодотворно. Именно родители портили им детство, как никто другой; родители нагружали их своей неуверенностью и причиняли боль; родители учили их, что мир ограничен, хотя на самом деле он не имеет границ; родители уверяли, что дети неправы во всем, что нужно опасаться незнакомцев, машин и сахара; что им не удастся осуществить мечты, потому что мир огромен и полон опасностей. Родители считали, что им виднее. Даже когда били, кричали и заставляли чувствовать себя ничтожеством.

Я прекратила раскачиваться и открыла глаза. В последнюю неделю Эмма не упоминала свою семью, не сказала ни слова о маме, папе и братике. Значит ли это что-нибудь? Разве не стал бы ребенок из хорошей семьи проситься обратно? Есть ли способ сообщить, что с Эммой все в порядке, она в безопасности и можно отозвать ищеек? Я никак не могла доказать, что я не безумная одинокая женщина, которая жаждет обзавестись ребенком после тяжелого расставания с мужчиной. Не могла доказать, что я и пальцем не притронусь к девочке, а синяки (теперь уже практически сошедшие) – не моих рук дело, и что мы понимаем друг друга почти без слов.

Я встала, поскольку была слишком взвинчена для сна, и пошла в спальню. Выудила телефон из сумочки и посмотрела на часы: половина одиннадцатого. Я знала, что он не спит. Он шел дальше по жизни, а я здесь, в его доме, с чужим ребенком и готова сделать Итана… Кем? Соучастником? Или голосом разума?

Я положила телефон на ночной столик, переоделась в пижаму и легла. Я начала скучать по городскому шуму. Вернусь ли я когда-нибудь к нормальной жизни? Смогу ли встать, пройтись по дому с чашкой горячего кофе в руке и выглянуть наружу, не думая об Эмме?

Даже если мне удастся выпутаться из всего этого, не угодив в тюрьму из-за того, что я совершила, мне уготована совсем другая жизнь. Другая работа. Другие личные отношения. В сущности, я пожертвовала тщательно выстроенной жизнью и всеми находящимися рядом людьми ради девочки, которую едва знаю.

На следующий день я вышла из дома и прослушала десять сообщений голосовой почты. Пропустила несколько от Лайзы и отца, поклявшись, что найду время и вернусь к ним. Я работала с помощью телефона, как могла, но мне был необходим Интернет в ноутбуке. Брэд и Мэдисон звонили дважды. Я начала с последнего сообщения.

«Сара, где ты? Ты знаешь, что здесь происходит? – Хрипловатый голос Мэдисон был полон намеков. – Я смотрела новости и узнала о похищенной девочке».

Пульс застучал в ушах.

«Похищенная девочка училась в той школе, куда мы ездили. Эмма, кажется. Из школы Монтессори! Я перебрала фотографии из Лонгвью, ну, знаешь, вдруг это как-то поможет, и нашла ее фото, Сара. – Она понизила голос до шепота. – Вообще-то, три ее снимка. На нашей камере. А теперь еще ты пропала, и я схожу с ума. Ты должна сказать, что мне делать. Немедленно. Я не шучу, Сара. Позвони мне. Пожалуйста».

Я никогда не слышала, чтобы Мэдисон так нервничала. Я знала, что мои сотрудники, вероятно, отдадут камеру полиции и вызовутся искать Эмму, потому что всегда были готовы помочь. Если Мэдисон уже не проверила дом моего отца, то наверняка скоро это сделает, если я не перезвоню. Вот только я не у отца. Я в доме Итана.

Несколько лет назад я привозила сюда своих сотрудников. Итану нравилось жарить бургеры и болтать с Брэдом, который постоянно (хотя и невинно) делал сексуальные намеки Тревису, а тот смотрел только на Мэдисон. Но Мэдисон не могла отвести глаз от Итана, и в результате мне приходилось присматривать за ней пристальнее, чем за остальными. Она была молодой, красивой и восприимчивой. Почему бы ей не влюбиться в Итана?

Я прослушала ее сообщение еще два раза и вернулась в дом. Может, она что-то знает? Или подозревает? Я никогда не рассказывала Брэду, Тревису или Мэдисон о встрече с Эммой в аэропорту несколько месяцев назад. Даже Лайзе не говорила, хотя и хотелось. А если бы рассказала, было бы лучше или хуже? Мне не хотелось их втягивать, но фотографии… Почему я не догадалась их стереть?