Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

– Сара?

При звуках ее голоса мой подбородок сморщивается и все тело трясется от рыданий. Я роняю голову на руки и содрогаюсь, а соленые слезы увлажняют ладони.

Эмма обнимает меня крохотными ручками – неуклюже, потому что нас разделяет спинка сиденья, но она все равно сжимает меня, и я ее не отталкиваю. Через целую вечность мы размыкаем объятья, и я отодвигаюсь, чтобы посмотреть на нее.

– Так правильно, понимаешь? Ты должна жить со своими родными, хотя я и хочу, чтобы ты осталась.

Чей это голос? Я не узнаю дрожащий тон, я никогда не была такой чувствительной.

Как же я ее люблю!

Я смахиваю ее слезы большими пальцами.

– Тебе пора домой, Эмма. Все будет хорошо, обещаю.

И тут она начинает плакать навзрыд, и я прижимаю ее к себе, запоминая запах ее волос, нежную кожу и неровные ногти, которые мне никак не удавалось подстричь по прямой.

Мы разлепляемся липкой от слез кожей. Я осматриваю улицу – не заметил ли нас кто, но никто не выглядывает в щель между занавесками или из окон второго этажа. Да, уже темно, но у меня белая машина. Номерной знак закрыт, но если кто-нибудь присмотрится как следует, то меня сумеют отследить. И поймут, что я сделала. Я зашла так далеко не для того, чтобы все испортить.

Я сжимаю ее лицо между ладонями. Как же я буду жить без этого маленького человечка? Каждый мой день крутится вокруг нее, каждая мысль, каждое действие. Но, заглядывая в эти невинные глаза, я понимаю, что нам предстояло бы жить в бегах, постоянно оглядываться, быть настороже и на нервах. Пусть для нее это будет не так, но для меня точно. И этот шаг – единственный вариант.

Она выходит из машины и хлопает дверью – легонько, как я учила, а потом идет по диагонали, робкой поступью пересекая улицу. И хотя уже поздно волноваться, я все равно съеживаюсь, когда она выходит на середину улицы без меня. Я стираю с глаз потекшую тушь и смотрю вслед Эмме, замершей посреди дороги.

Я дергаю дверную ручку и распахиваю дверь.

– Иди! – шепчу я. – Ты должна идти домой, Эмма.

Почему-то голос кажется таким громким в сумерках. Эмма оборачивается. Ее рот открыт, а глаза печальны. Я едва могу разглядеть ее черты в свете уличных фонарей, но все равно вижу ее, чувствую. Левый ботинок смотрит в сторону дома, а правый направлен ко мне, словно она готова побежать обратно.

Я замираю, вытащив одну ногу из машины. Мы обе застыли, не зная, что предпринять. Я снова шепчу: «Иди», но она медлит, и во мне нарастает паника – ведь из-за угла может выскочить машина и сбить Эмму.

– Иди, Эмма! Уходи с улицы.

«Вернись. Пожалуйста, не уходи. Мы как-нибудь выкарабкаемся. Только вернись ко мне».

Эмма щурится и начинает возвращаться к действительности. Взгляд проясняется, меняется поза. Она переминается с ноги на ногу и дергает руками, как будто стряхивает воду после купания. Медленно и едва заметно уголки губ приподнимаются – всего на пару миллиметров, и она делает несколько шагов, сначала маленьких, а потом больших. Влево. Вправо. Вправо. Влево. Туда-сюда.

Платье колышется в лунном свете, волосы взлетают над плечами, мелькают пополневшие белые бедра. Эмма пускается бежать.

Ко мне. От меня.

Снова ко мне?

Домой.

сейчас

Звонит ее сотовый телефон. Эми давно уже не звонит никто, кроме Ронни. Может, появились новости по делу? Она смотрит на входящий номер – он не определился, – но все равно отвечает. Говорит: «Алло», однако в горле лишь что-то булькает. Она отключает звук, а потом снова включает и заставляет себя заговорить.

– Кто это?

Она уже устала от оскорблений, издевательств и клеветы. Ей хочется только одного – исчезнуть и начать новую жизнь на пепелище этой.

Раздается шуршание, а потом голос, негромкий, но уверенный, и Эми падает на колени. Все, в чем она была так уверена, уносится прочь, как воздушный змей, подхваченный торнадо. Она слышит радостный детский голосок, звуки и слоги, перемежаемые смехом.

Ее дочь жива.

На линии раздается треск, и вместо дочери говорит женщина:

– Вы должны знать – ваша дочь цела и невредима. Более того, она счастлива.

Устанавливается тишина, они обе пытаются понять друг друга. Испытывают. Выжидают. Готовятся дать отпор. Эми хочет задать миллион вопросов. Эмма здорова? Ее увели силой? Или она убежала? Эта женщина ее нашла? Чем Эмма занималась все это время?

Но она молчит.

– Так, значит, с ней все хорошо. Она невредима.

Это не вопрос, потому что, судя по теплому и обнадеживающему голосу женщины, та неспособна обидеть ребенка. Эми во многом ошибалась, но уверена, что в этом права.

– Невредима? Безусловно. Я никогда бы не причинила ей вреда. Она убежала, и я ее нашла… Но она не хочет возвращаться домой.

Эми душит ледяная правда. Дочь не хочет возвращаться домой. Снова появляется прежняя Эми, щеки начинают алеть и полыхать. Кем себя возомнила эта женщина? Какое она имеет право?

– Тогда зачем вы звоните?

Она слышит вздох, а где-то на заднем плане визжит и смеется Эмма. Эми мысленно прокручивает в голове последние месяцы: расследование против нее, в конце концов, захлебнувшееся; последняя наводка, которой до сих пор занимается полиция. И ее новообретенная свобода. Все встает на свои места. Эта женщина. Телефонный звонок. И ее собственное решение. Ей не хватает воздуха.

– Я должна вас спросить… – снова говорит женщина.

Внутри Эми рвется какой-то тугой узел, и что-то скользит в кишечнике. Она пытается взять себя в руки. В ушах гудит. Сердце колотится. Она ждет.

– Я хочу оставить Эмму у себя. Дать ей достойную жизнь.

От такой наглости Эми готова сорваться и дать волю гневу, который с таким трудом научилась обуздывать.

– Как вы смеете просить о таком? Да кем вы себя возомнили?

– Я привезла ее домой, – говорит женщина. – Но она вернулась ко мне.

Вокруг набухает тишина.

– Ох…

Единственное слово, которое удается найти Эми в своем богатом лексиконе. Две буквы застревают в горле, душат ее. Эта женщина привезла Эмму домой. И та предпочла своей семье чужого человека.

Эми переваривает эту истину, прежде чем заставляет себя что-то произнести. Она надтреснуто откашливается. А женщина ждет. Такое чувство, что может прождать целую вечность, если придется.

Эми медлит и оглядывает кухню маленькой съемной квартиры. Ричард получил опеку над Робби. Мальчик даже не будет помнить сестру или это безумное время. У него есть шанс прожить нормальную жизнь. Дом продается. Вскоре Эми получит достаточно денег, чтобы начать все сначала. Сейчас решающий момент, ее шанс. Она уже сделала шаг к новой жизни. Нужно только придерживаться плана.

Она прочесывает кухню в поисках шоколадных конфет, которые нашла, когда убиралась в комнате Эммы, и взяла с собой. Как память. Она достает конфету из стеклянной банки, разворачивает тонкую фольгу и закидывает шоколадку в рот. Сосет ее, пока сахар и какао не плавятся, прилипая к зубам как глина.