М. Л Рио - Если бы мы были злодеями

– Джеймс, о чем ты говоришь? – спросил я.

Он внезапно отвел взгляд в сторону.

– Ты и она, – начал он, уставившись на деревья, и поморщился, будто сказанные им слова оставили на языке дурное послевкусие. – Ты совсем не сечешь, Оливер? Неважно, спишь ты с ней на самом деле или нет… это выглядит не очень хорошо.

– С каких пор тебя заботит моя личная жизнь? – недоуменно выпалил я.

Что случилось с Джеймсом? Его новая грань, суровая и надменная, была чересчур сложна, чтобы покорно принять его критику.

– Меня не заботит, – возразил он. – Честно. Но я беспокоюсь о тебе и о том, что может случиться, если ты будешь продолжать в том же духе.

– Я не…

– К сожалению, ты все еще не понимаешь. Ричард мертв, Оливер.

Последняя фраза эхом прокатилась по лесу, и каждый волосок у меня на затылке встал дыбом. Я содрогнулся, будто Джеймс озвучил ужасную тайну, сказал вслух нечто одновременно гротескное, уродливое и опасное. Когда он заговорил снова, то почти тараторил, его мысли рвались наружу в безрассудном, неумолимом порыве.

– Она была его девушкой, он умер два дня назад, а она уже каждую ночь с тобой в постели? Людям такое точно не понравится. Начнутся всякие разговоры. Станут сплетничать, народ это любит.

Он приставил ладонь к уху и зашипел:

– « Откройте уши! Впрочем, кто же станет

Их закрывать на громкий зов молвы? » [56]

Джеймс сделал паузу.

– А потом они решат, что кто-то намеренно толкнул его. Ты продолжишь спать с Мередит, и они подумают, что убийца – именно ты.

Десять футов мягкой грунтовой дорожки протянувшейся между нами, пологий подъем к тому участку тропы, где он стоял, яростно глядя на меня… Я не мог пошевелиться. Пронзенный в самую сердцевину и неподвижный, я был как только что пойманное насекомое.

– Но он ведь упал, – выдавил я (что за глупая реплика). – Произошел несчастный случай. Разве нет?

Джеймс моргнул, и выглядело это так, словно кто-то перерезал провод, соединяющий его разум со злостью. Выражение его лица перестало быть жестким.

– Конечно, – мягко сказал он. – Так и есть. Обычный несчастный случай. – Он шумно втянул ноздрями воздух и разом выдохнул его из легких. – Извини меня, Оливер, – добавил он. – Все пошло наперекосяк.

Я помолчал.

– Да ладно, – ответил я в конце концов.

– Простишь меня?

– Да, – сказал я, помедлив секунду. – И теперь, и всегда.

Крошечные волшебные огоньки тысяч свечей мерцали на пляже.

Каждому из нас тоже выдали по узкой белой свечке в маленьком четырехгранном стеклянном стаканчике. Студенты четвертого курса вокального отделения собрались плотной группой у кромки воды, тихо напевая Vissi d’Arte [57] Ария для сопрано из второго действия оперы Джакомо Пуччини «Тоска». .

Неподалеку от них я увидел старый деревянный подиум и закрытый полотнищем мольберт. У их основания красовались белые гардении. Тонкий цветочный аромат переплетался с запахом сырой земли и прелых листьев.

Мы с Джеймсом двинулись по «центральному проходу». Нас сопровождали шепотки, студенты неохотно расступались, пропуская нас к нашим местам. Мередит, Александр и Филиппа сидели на первой скамье слева, Рен, родители Ричарда и Фредерик с Гвендолин – справа. Все в черном. С тем же успехом это могли быть похороны. Настоящие похороны, как нам сообщили, состоятся через неделю в Лондоне.

Я сел рядом с Филиппой, а Джеймс – с другой стороны от меня. Холодный ветер кружил вокруг нас, трепал волосы, жалил лица и руки. Голоса певцов отражались от воды, глубокие и далекие, словно наши капризные русалки тоже скорбели.

Почему они поместили нас здесь, у всех на виду? Ряды скамеек напоминали галерею в зале суда, сотни пар глаз жгли мой затылок. Позже это ощущение стало привычным, но тогда я впервые его почувствовал. Вот она, уникальная пытка для актера – иметь безраздельное, отчаянное внимание публики и повернуться к ней спиной от стыда.

Я посмотрел на соседнюю скамью. Рен сидела между тетей и дядей, и никогда еще она не была так похожа на ребенка, как теперь. Ее ноги едва доставали до земли, а голова склонилась на плечо мистера Стирлинга. Он столь сильно напоминал Ричарда, что я невольно уставился на него. Те же черные волосы и жесткий сжатый рот. Морщины прорезали кожу в уголках темных глаз, а баки уже серебрились. Я не сомневался, что именно таким Ричард стал бы лет через двадцать. Но этого, конечно, никогда не случится.

Он, наверное, почувствовал мой взгляд, потому что внезапно повернулся в мою сторону. Я отвел глаза, но промедлил – это был контакт лишь на долю секунды, электрический разряд, который сотряс меня изнутри. Я судорожно вздохнул, огоньки свечей плясали на периферии зрения.

« Но если б ты причину знать хотел,

Зачем огни и привиденья бродят » [58], – подумал я.

– Оливер? – прошептала Филиппа. – Ты в порядке?

– Да, – ответил я. – Нормально.

Я не верил себе, не верила и она.

Она открыла было рот, наверное, хотела добавить что-то еще, но не успела заговорить: хор умолк, и на пляже появился Холиншед. Он, как и мы, был одет преимущественно в черное. Синий фирменный шарф Деллехера с вышитым на одном конце пером и ключом висел на шее декана. Несмотря на неожиданную цветную ленту, Холиншед выглядел мрачно и внушительно, его крючковатый нос отбрасывал на лицо уродливую тень.

– Добрый вечер, – сказал он усталым голосом.

Филиппа переплела свои пальцы с моими и неуверенно улыбнулась. Вскоре я так крепко сжал ее руку, что костяшки пальцев побелели.

– Мы здесь, – продолжал Холиншед, – чтобы почтить память замечательного молодого человека, которого вы все знали. – Он прокашлялся, сложил руки за спиной и какое-то мгновение смотрел на песок под ногами. – Как лучше всего почтить память Ричарда? – спросил он, вновь подняв взгляд. – Он – не из тех, кого вы скоро забудете. Можно сказать, он был больше жизни. Справедливо считать, что он будет и больше смерти. Наш Ричард… – Он умолк, прикусив губу. – Итак, невозможно не думать о Шекспире, когда говоришь о Ричарде. Он часто появлялся на подмостках нашего театра, играя трагических персонажей. Но есть одна роль, в которой мы не успели его увидеть. Те из вас, кто хорошо его знал, вероятно, согласятся, что из него вышел бы прекрасный Генрих Пятый. Я, например, чувствую себя обделенным.

Браслеты Гвендолин зазвенели, когда она поднесла руки ко рту. Слезы катились по ее лицу, оставляя на щеках черные полоски размазанной туши.

– Генрих – один из самых любимых и беспокойных героев Шекспира, такой же, каким был и Ричард. Несомненно, теперь они оба будут оплакиваемы в равной мере. – Холиншед сунул руку в глубокий карман пальто, что-то нащупывая. – Прежде чем я прочту вам этот отрывок, я должен попросить прощения у наших актеров-четверокурсников. Теперь их уже шестеро… Я никогда не притворялся, будто обладаю артистическим талантом. Но я хочу засвидетельствовать Ричарду свое почтение и надеюсь, что, учитывая обстоятельства, и вы, и он найдете в своих сердцах силы простить мне мое дурное исполнение.