М. Л Рио - Если бы мы были злодеями

С легким содроганием я вытеснил из головы чудовищную мысль. Это уж слишком. Я решил – трезво, без колебаний, пугающе спокойно, – что скорее ограблю банк, чем позволю такому случиться. Не желая зацикливаться на столь ужасной возможности, я достал из сумки «Театр зависти» и продолжил чтение.

Вскоре после семи мама постучала в дверь и сказала, что ужин готов. Я проигнорировал ее слова, но пожалел о принятом решении два часа спустя, когда желудок начал урчать. Правда, когда я собрался ложиться спать, Лия принесла мне бутерброд с остатками того, что было приготовлено на День благодарения.

Сестра присела на край кровати и сказала:

– Полагаю, они сказали тебе.

– Да, – ответил я с набитым ртом, прожевывая хлеб и индейку с клюквенным соусом.

– Мне жаль.

– Я найду где-нибудь деньги. Я не могу не вернуться в Деллехер.

– Почему? – Ее вопрос, в отличие от тех, что всегда задавал отец, не был окрашен скептицизмом или презрением.

Она подмигнула мне. У нее были любопытные голубые глаза с узким разрезом. Это единственное сходство между нами. У обеих моих сестер – светло-каштановые волосы и нежные девичьи личики. Однако Кэролайн, глаза которой оказались ярко-карими, как у моего отца, с тем же успехом могла вообще не быть моей родственницей.

– Ну… я просто не мыслю себя без Деллехера. Джеймс, Филиппа, Александр, Рен, Мередит – они мне как семья.

Внезапно я понял, что не упомянул Ричарда. Он что, ушел настолько быстро?

Хлеб во рту превратился в липкую пасту. Я с трудом сглотнул.

– Даже лучше, чем настоящая семья, – смущенно заключил я. – Мы подходим друг другу. Совсем не так, как тут.

Лия задумчиво поправила мое одеяло.

– Знаешь, Оливер, раньше у нас, я имею в виду дома, все было по-другому. В детстве… и вы с Кэролайн тогда очень дружили.

– Мы никогда не любили друг друга. Ты была слишком маленькой, чтобы понять это. – Она нахмурилась, и я уточнил: – Не волнуйся, я люблю ее, как и должен. Но она мне не особо нравится.

Я изучал Лию, пока она кусала нижнюю губу, склонив голову набок. Сестра смотрела на меня – грустно, невинно, заинтересованно. Она почему-то напомнила мне Рен, и на меня неожиданно нахлынули горе и нежность. Я хотел обнять Лию, сжать ее руку, сделать что-то еще, но в нашей семье никогда не демонстрировали родственную любовь, прибегая к физическому контакту, и я боялся, что подобное проявление чувств может ее отпугнуть.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она.

– Конечно, Лия, – ответил я, пораженный вопросом. – Ты – единственная в этой семье, кто чего-то стоит.

– Хорошо. Не забудь того, что ты сказал. – Она невесело мне улыбнулась и встала с кровати. – Обещай, что завтра ты выйдешь из комнаты.

– Только если отца не будет поблизости.

Она закатила глаза.

– Ладно. Я дам тебе знать, когда на горизонте будет чисто. А теперь отдыхай, зануда.

Я указал на нее, потом на себя.

– Два сапога пара.

Она высунула язык и выбежала из комнаты. Дверь она оставила приоткрытой. Наверное, Лия еще не до конца повзрослела.

Я прилег на кровать и решил продолжить читать Жирара, но вскоре мой мозг начал отвлекаться от текста, слишком перегруженный, чтобы сосредоточиться. Несколько запретных слов проскользнули сквозь мысленную стену, которую я возвел, чтобы держать Ричарда подальше.

Я вспомнил, что Джеймс говорил мне о своем страхе. Он боялся того, что происходит сейчас.

А что происходит со мной? Я прокрутил в голове беседу с Колборном, которая состоялась, кажется, лет сто назад. Удивительно, но я уже не испытывал страха. Зуд вины, конечно, никуда не делся, но он не был привязан к чему-то конкретному, возникал, но не постоянно: вспыхивал, как укус блохи, в какие-то промежутки времени и вновь пропадал. Хуже всего, причем в тысячу раз, было другое. Неопределенность. Один и тот же вопрос – и вовсе не риторический – повторялся в моей голове, как навязчивая строка песни.

Что мы сделали?

В чем на самом деле мы виноваты? Когда я думал о Ричарде, слышал эхо его раскатистого смеха в переполненной комнате или видел человека с похожим профилем на улице, меня охватывала внезапная тревога, как будто я балансировал на краю обрыва, зависнув над пропастью. По ночам я просыпался, задыхаясь, сердце стучало, меня вырывало из сна жуткое ощущение падения.

Я положил раскрытую книгу на грудь и прижал ладони к глазам. Усталость, прокравшаяся в мои кости в Халсуорт-хаусе, до сих пор не отпустила меня, – утомление после сильной лихорадки. Через пятнадцать минут я уснул поверх одеяла, пробираясь сквозь сон, в котором я и другие четверокурсники (только мы вшестером) стояли по пояс в туманном, усеянном деревьями болоте, и твердили одно и то же без конца:

– « Шут утонул в ручье: посмотрите в воду – и вы увидите шута » [62].

Внезапно я проснулся. Небо, видневшееся между полосками жалюзи на окне, было беззвездным и черным как смоль. Я приподнялся на локтях, гадая, что же меня разбудило. Глухой стук откуда-то снизу заставил меня сесть прямо, вслушаться в странный повторяющийся звук. В доме царила полуночная тишина, может, звук доносился с улицы? Я, ни в чем не уверенный, спустил ноги с кровати, натянул спортивные штаны, вышел из комнаты и стал красться по коридору. Мои глаза медленно привыкали к полумраку за пределами спальни, но я все-таки находился в «семейном гнезде» и едва ли мог запнуться о какой-нибудь предмет. Когда я спустился по лестнице – резкий переход с ковра на дерево, – я помедлил, задержав руку на перилах.

Наконец я подошел к входной двери и посмотрел в боковое окошко. Что-то шевельнулось на крыльце, слишком большое, чтобы быть соседским котом или енотом. Еще один глухой звук и еще. Кто-то стучал в дверь.

Сбитый с толку, я опять посмотрел окошко. Удивление охватило меня, и я поспешил открыть дверь.

– Джеймс!

Он стоял на крыльце, у ног лежала сумка, в холодном ночном воздухе его дыхание вырывалось изо рта белой струйкой пара.

– Я не знал, спишь ты или нет, – сказал он, как будто опоздал на назначенную встречу, а не появился совершенно неожиданно из ниоткуда.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, протирая глаза.

(Может, я все-таки сплю?)

– Извини, – ответил он. – Я должен был позвонить.

– Нет, ничего, проходи, ты наверняка замерз. – Я потряс головой, чтобы окончательно проснуться и избавиться от посторонних мыслей.

Я махнул ему, он подхватил с крыльца сумку и быстро переступил порог.

Я закрыл за ним дверь и запер ее.

– Все спят? – прошептал Джеймс.

– Да, – сказал я. – Поднимайся, мы поговорим в моей комнате.

Он последовал за мной по лестнице и дальше по коридору, рассматривая картины на стенах и безделушки на тумбочках. Он никогда не был у меня дома, и я почувствовал себя крайне неловко. Я мучительно осознавал, как у нас мало книг. Огромный особняк Фэрроу в Калифорнии был забит книжками: их оказалось так много, что нельзя было повернуться, чтобы не сбросить со стола несколько томов в твердом переплете.