М. Л Рио - Если бы мы были злодеями

Когда он навестил меня, я дремал, вытянувшись на узкой койке, застывший в непрекращающемся оцепенении, которое тянулось с антракта «Лира». Я почувствовал, что вне камеры кто-то есть, и привстал, опершись на локти.

Джеймс сидел не на скамье, а на полу перед решеткой. Он был бледен и нереален, словно сшитый из обрывков света, воспоминаний и иллюзий – как лоскутная кукла. Я соскользнул с койки, но вдруг почувствовал внезапную слабость и тоже сел на пол. Серо-золотистые глаза его поблекли от жгучих слез.

– Оливер, – начал он. – Я не могу позволить тебе вот так поступить. Я не приходил сюда раньше, потому что не знал, что делать.

– Не надо, Джеймс, – быстро ответил я.

Ведь я тоже сыграл свою роль, правда? Я последовал за Мередит, не подумав о том, что может случиться, когда Ричарду станет все известно. Первая трагическая ошибка была моей, и я не хотел оправданий.

– Прошу, Джеймс, – сказал я. – Не отменяй того, что я сделал.

Его голос звучал хрипло и резко.

– Оливер, я не понимаю, – сказал он. – Почему?

– Тебе прекрасно известно почему, – ответил я.

Мне уже надоело притворяться.

Вряд ли он простил меня. Он навещал меня: сперва каждый день, затем – каждую неделю, потом прошел месяц, два… Всякий раз, приходя, он просил позволить ему все исправить. Я всегда отказывался, и он всегда принимал мой отказ чуть жестче.

Последний раз он пришел ко мне через шесть лет после вынесения приговора и спустя шесть месяцев с момента нашего последнего свидания. Он выглядел постаревшим, больным, измученным, и его голос был тихим и слабым, когда он проговорил: «Оливер, я умоляю тебя. Я не могу так больше».

Когда я вновь отказался, он склонил голову над моей рукой, лежащей на столе, поцеловал кончики моих пальцев и ушел, не проронив ни слова.

С тех пор я его больше не видел.

Суд в далеком от Деллехера городе, куда еще не докатился шум прессы, был милосердно коротким. Филиппу, Джеймса и Александра вызвали для дачи показаний, и я услышал знакомую версию (разбавленную некоторыми неизбежными дополнительными признаниями), которую мы придумали прошлогодним ноябрьским утром, когда обнаружили тело Ричарда. Мередит отказалась сказать что-либо в мою защиту или против меня, но в принципе этого и не требовалось: показаний других было и так достаточно. Однако она присутствовала на всех заседаниях и сидела в центре зала. Когда я осмеливался смотреть на нее, она сверлила меня безжалостным взглядом, и с каждым разом моя решимость ослабевала.

В зале находились и те, на кого я избегал смотреть. Родители Рен и Ричарда. Моя младшая сестра и мать, отстраненные и заплаканные. Когда пришло время для последнего слова обвиняемого, я безо всяких эмоций просто зачитал вслух письменное признание. По-моему, все ждали покаянных извинений, но мне нечего было дать им, поэтому я добавил лишь:

– « А эта тварь, рожденная во тьме,

Принадлежит, я признаюсь вам, мне » [102] Вильям Шекспир. «Буря» (Пер. Н. Сатина). .

Присяжные согласились с непредумышленным убийством, поскольку некоторые из них, как Колборн, вообще не верили в мою виновность.

Автобус увез меня на несколько миль вглубь штата. Я сдал одежду и личные вещи и начал отбывать десятилетнюю епитимью в тот же день, как закончился учебный год в Деллехере.

Колборн поговорил со мной напоследок.

– А ведь еще не поздно, – сказал он. – Возможно, есть другая версия, которую ты бы хотел мне рассказать.

Мне захотелось отблагодарить Колборна за его отношение ко мне.

– « Я сам честен до известной степени, но и при этом должен обвинить себя во многом таком, что, когда об этом подумаю, то невольно прихожу к мысли, что лучше было бы мне не родиться вовсе на свет! Я горд, мстителен, честолюбив! В голове моей дурных мыслей больше, чем слов, для того чтобы их выразить, больше, чем воображения, для того чтобы дать им форму, или времени, чтобы их выполнить! Для чего бы, казалось, таким негодяям, как я, существовать на белом свете? Мы все негодяи отъявленные! Не верь ни одному из нас! » [103] Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского). – ответил я.

В конце своего рассказа я чувствую себя обессиленно, будто последние несколько часов я не просто говорил, но истекал кровью.

– « Что знаешь – знай, а свой допрос оставь;

Я не промолвлю больше ни полслова » [104] Вильям Шекспир. «Отелло, венецианский мавр» (Пер. А. Соколовского). .

Я отворачиваюсь от окна Башни и избегаю взгляда Колборна, когда прохожу мимо него к двери. Я иду вниз по лестнице, в почтительном молчании он спускается следом за мной. Я направляюсь в библиотеку. Филиппа сидит на диване с раскрытым томиком «Зимней сказки» на коленях. Эту же пьесу она читала десять сентябрей назад. Она поднимает взгляд, и угасающий вечерний свет падает на линзы ее очков.

У меня на сердце становится немного легче.

– « Уж скоро утро. По всему я вижу —

Горите вы желаньем разузнать

Подробней все, что приключилось » [105] Вильям Шекспир. «Венецианский купец» (Пер. А. Соколовского). . – Филиппа.

Колборн вздыхает.

– Я не могу требовать от Оливера большего. Он подтвердил несколько давних моих подозрений.

– Вероятно, тебе будет спокойнее, если в твоей голове станет на одну тайну меньше?

– Если честно, не знаю. Я думал, что если как-то закрыть вопрос, то я действительно успокоюсь, но теперь я в этом не слишком уверен.

Я пересекаю комнату и смотрю на черную отметину на ковре. След от того пожара. Теперь, когда я выложил Колборну все, мне становится неуютно. У меня, похоже, не осталось ничего своего, даже секретов.

Колборн окликает меня, и я поворачиваюсь к нему и Филиппе.

– Оливер, как ты отнесешься к еще одному вопросу? – Колборн.

– Можешь спрашивать, но я не обещаю ответа. – Я.

– Справедливо. – Он бросает взгляд на Филиппу и опять смотрит на меня. – Мне интересно, что ты будешь делать дальше?

Это же очевидно, и я удивлен, почему Колборн до сих пор ничего не сообразил. Несколько секунд я размышляю, желая сохранить хоть что-то для себя. Но затем Филиппа перехватывает мой взгляд, и я понимаю, что и ей любопытно. Но ей давно следовало догадаться. Куда делось ее чутье?

– Ну… я не очень часто думаю о будущем, – отвечаю я. – Не стану винить семью, если родные не пожелают со мной встречаться. Но больше всего… и вы должны это знать – больше чего бы то ни было я хочу одного – увидеть Джеймса.

Что-то странное происходит после моего очередного признания. На их лицах нет ни ожидаемого разочарования, ни недоверия.

Колборн поворачивается к Филиппе, широко распахнув встревоженные глаза. Она выпрямляется на диване и поднимает руку, призывая его к молчанию.