Валерий Бочков - Медовый рай

Саламанке виделись мистические совпадения его судьбы с судьбой Эскабара: ну хотя бы начать с того, что родились они в один и тот же день — второго декабря. Эскабар тоже был выходцем из трущоб, ни денег, ни влиятельной родни у него, как и у Саламанки, не было. И начинали они одинаково — в тринадцать лет Эскабар верховодил бандой малолетних рэкетиров. Правда, дальше начинались различия: к двадцати пяти годам Эскабар стал самым богатым человеком Колумбии, а к тридцати контролировал мировой оборот кокаина с базами на всех континентах. Ну и последнее и главное различие состояло в том, что Эскабара застрелил снайпер (причем застрелил второго декабря, как раз в день рождения), а Саламанка был жив.

Выйдя из тюрьмы, Саламанка сколотил банду. Это был мобильный отряд головорезов, созданный по образцу групп морской пехоты. С беспрекословной дисциплиной и армейской субординацией банда Бешеного быстро взяла под контроль ключевые районы Рио-дел-Рохос. Впрочем, рэкет Саламанку уже не очень интересовал, на этом этапе его больше всего заботила репутация. Когда слава о его подвигах достигла столицы, Саламанка добился встречи с Шахматистом и предложил свои услуги картелю «Лос-Ластрохос». Он гарантировал безопасность производства, транспортировки и распространения товара, а главное, брал под свою ответственность все денежные трансакции, включая отмывание и перевоз наличности через границу.

Дорога ложка к обеду — Шахматист как раз планировал экспансию на юг Соединенных Штатов — Техас, Аризона, Нью-Мексико. Саламанка получил Аризону. С центральной базой в городишке Сан-Лоредо, где как раз завершалось строительство луна-парка «Коллизеум».

Прокурор говорил уже минут десять. Говорил, неторопливо прохаживаясь вдоль дубовой кафедры, по привычке адресуя ключевые пассажи в сторону пустых скамеек для присяжных. Иногда аристократическим жестом худой руки подчеркивал важность сказанного, проводя жесткую линию невидимым мелом на невидимой доске.

Судья уже во второй раз посмотрел на часы и громко, со значением, откашлялся.

Прокурор Селтик даже не обратил внимания. Прокурору Селтику сегодня было плевать на судью. Его не смущал полупустой зал, отсутствие присяжных. Сегодня он говорил для истории. Стенографистка, линялая девица с острым носом, проворно нажимая на клавиши, фиксировала каждое слово его речи. К следующему семестру эту речь будут изучать студенты Гарварда и Йеля, на нее будут ссылаться прокуроры и судьи во всех штатах страны. Возможно, эту речь даже назовут «обвинение Селтика», а еще лучше — «аргумент Селтика». Прокурор сделал мысленную заметку сегодня же обновить свою страницу в Википедии и подкинуть новый термин знакомым журналистам. «Аргумент Селтика» — совсем, совсем неплохо.

Прокурор добрался до финала. Солнце садилось. Из окна тек пыльный медовый свет, ложился ломаными квадратами на пол. Селтик уже не смотрел ни в зал, ни на судью — он прошелся вдоль кафедры и остановился в луче света. Поднял крупное породистое лицо — тени вылепили ястребиный профиль, замер, словно медиум, вслушивающийся в ангельский голос. В зале стало абсолютно тихо.

Вот ведь сукин сын, подумал судья, даже у него по спине пробежали мурашки.

— Милосердие… — задумчиво произнес прокурор. — Что есть милосердие?

Зал безмолвствовал.

— Милосердие закона, милосердие общества… Милосердие Всевышнего, наконец… Всегда ли они совпадают? — Прокурор медленным взором обвел зал. — Всегда ли буква закона совпадает с движением нашей души? Всегда ли мы ощущаем этот божественный резонанс — да, правосудие свершилось? Свершилось на земле, свершилось на небесах.

Он сплел пальцы, посмотрел наверх, словно ожидая оттуда одобрения.

— Я прокурор. Моя миссия — обвинять. Но сегодня я говорю о милосердии. Не о благих намерениях, не о грошовой милостыне, не о мещанской доброте, а о милосердии с большой буквы. Так легко, надев ханжескую маску, тешить свое фальшивое человеколюбие, лелеять свой фарисейский гуманизм.

Он остановил брезгливый взгляд на адвокате. Тот, как по команде, снял очки и принялся их беспокойно протирать.

— Простить? Простить ее? — Прокурор, не глядя на Белку, ткнул в ее сторону пальцем. — Да, это можно… Подарить ей жизнь? Почему бы и нет. Пустив слезу, сослаться на юность преступницы и заменить смертную казнь пожизненным заключением?

Когда пауза стала невыносимой, он вдруг взорвался, почти крикнул:

— А нужна ли ей самой такая жизнь?

Зал испуганно молчал. Прокурор продолжил обычным голосом, спокойно и рассудительно:

— А не станет ли наша… хм… добренькая доброта самой лютой пыткой? Не превратим ли мы ее существование в ежедневную казнь, растянутую на десятилетия? Подумайте!

Прокурор медленно повернулся к судье, выпрямил спину.

— Милосердия! — твердо сказал он. — Одного лишь милосердия прошу, ваша честь.

За спиной кто-то захлопал в ладоши, судья треснул молотком и сердито прикрикнул в зал.

Официально должность звучала красиво и интеллигентно — ассистент по обслуживанию и эксплуатации аттракционов. На деле их звали просто и по существу — «карусельные девчонки».

Фасад сарая с табличкой «Дирекция» был пестро расписан звездами, драконами и хвостатыми кометами. Интерьер же Белку разочаровал: в тесной комнате с низким потолком стояли несколько столов с неважными компьютерами, конторские стулья, допотопные телефоны. На полу, перетянутые бечевкой, валялись пачки цветных брошюр и рекламных листовок. Стояли картонные коробки, из одной в прореху высыпалась какая-то серая гадость, похожая на цемент. В углу, упираясь в потолок, громоздился сейф-великан. Он важно сиял черным лаком, как концертный рояль. Из двери, толстенной, явно бронированной и, скорее всего, пуле- и огнеустойчивой, торчало хромированное колесо, похожее на корабельный штурвал. Дорогу к сейфу преграждал директорский стол, за которым обитал сам директор — Сол Шапиро, лысеющий толстяк с неубедительной физиономией. Тот самый, которого они встретили в день открытия луна-парка.

Он протянул Белке контракт — дюжину листов слепого текста с кучей пунктов и сносок. Документ походил на инструкцию для пользования какой-то сложной машиной. Белка пролистала, не читая, подписала.

— И число поставь. — Директор пальцем показал строчку. — Вот тут. Двадцать первое сегодня…

Белка поставила число.

Ее напарница Сюзи, длинноногая девица, томно жующая резинку и выдувающая время от времени розовые пузыри удивительных размеров, небрежно оглядела новенькую, чуть задержав взгляд на груди — у самой Сюзи бюст был понятием скорее номинальным, нежели визуальным. Лениво растягивая гласные, она спросила: