Валерий Бочков - Медовый рай

— Навар пополам или как?

— В смысле? — не поняла Белка.

— Чаевые, в смысле. — Сюзи быстро раздражалась. — В общий котел, после смены делим пополам. В таком смысле.

— А что, кто-то чаевые дает?

Сюзи выпучила глаза.

— А ты что, за восемь баксов в час собираешься работать? — Она присвистнула. — Во наив…

Белка виновато улыбнулась.

— Конечно, дают! Особенно семейные мужики. Ты их короедов в кабинки усаживаешь, ремешки пристегиваешь… Папаше — улыбочку. Два-три доллара в карман.

Сюзи надула пузырь, он с треском лопнул.

— Мамаши не дают, на них не акцентируйся, — продолжила она. — Фокус — на папаш! Но не лебези. И особо жопой не крути, веди себя достойно. Дистанцию держи. Так и бабок больше, и головной боли меньше. А то они там нафантазируют себе черт-те что, козлы старые… Это ясно?

Белка кивнула — ясно.

— Но этот монашеский прикид тоже не катит, сменить надо. Оптимальный вариант — шорты. — Сюзи выставила свой тощий зад в обрезанных под самые ягодицы джинсах. — Эротично и трусами не светишь. У нас же вся работа, считай, вполнагиба.

Сюзи оказалась права. В будний день на двоих у них выходило тридцать-сорок долларов, а в выходные чаевые переваливали за сотню. Тогда улов состоял не только из мятых и влажных долларовых купюр, но и пятерок, а иногда и десяток.

— Ха! Помнишь того папика, что червонец тебе отслюнявил? — Сюзи расправляла ассигнацию с портретом Гамильтона. — Как он на твои сиськи пялился! Во козел!

Сюзи хлопала в ладоши и громко смеялась, показывая крупные белые зубы с алой полоской помады. Белкина мать, однажды видевшая Сюзи, безусловно, была права — лахудра, самая настоящая лахудра. Невежество напарницы ставило Белку в тупик — Сюзи представления не имела о самых тривиальных вещах: почему воздушный шар летает, кто такой Марк Твен, где находится Китай. Она считала, что Линкольна убили вампиры, что если ежедневно по полчаса висеть вниз головой, то грудь будет круглой. Что каждый оргазм прибавляет женщине семь минут жизни, а каждая сигарета отнимает пятнадцать, и если правильно сбалансировать одно с другим, то курение выходит не таким уж вредным, как об этом пишут на сигаретных пачках. Главное — все грамотно просчитать.

На Белку положил глаз механик, худой и черный, как жук, парень с гавайской татуировкой на руках. Он молча приносил ей холодный лимонад и подмигивал карим глазом.

— Моргай-моргай, милый! — презрительно шипела ему в спину Сюзи. — Ты не вздумай с ним. Чеканутый во весь рост пацан! Поехала с ним в пустыню, там, за Хорсио миль восемь, так он вместо того чтоб… — Сюзи сделала неприличный жест. — Он вместо этого под камнями искал гремучек, обливал бензином и поджигал.

— Змей? — Белка сморщилась и поставила бутылку лимонада на землю.

— Ну! Гремучих змей, мать твою! Представляешь?

Раз в неделю, ближе к вечеру, к конторе подъезжал здоровенный джип с черными стеклами, из него появлялся брюнет, неспешный, с туго зачесанными назад волосами. Он закуривал тонкую сигару, по-хозяйски оглядывал крутящееся, звенящее, визжащее карусельное хозяйство и, не снимая темных очков, входил в контору.

В ту пятницу он, как обычно, появился около восьми.

— Саламанка! — сообщила Сюзи на ухо Белке.

— Хозяин?

— Ты про картель слыхала, про «Лос-Ластрохос»? — зловещим шепотом спросила напарница.

— Это кокаином который торгует? Ну так это в Колумбии же? Или в Мексике?

— Ага, в Мексике… — Сюзи презрительно поглядела на Белку. — Все эти убийства — вон, вчера еще одного нашли за кладбищем, — ты что ж, думаешь, случайно? Они старых дилеров мочат, скоро весь город под себя подгребут.

— Откуда ты все это… — Белка недоверчиво прищурилась.

— У меня один… в общем, пацан, он в полиции работает. Не легавый, он там в ай-ти, компы им чинит, и все такое. Так он говорит, что полиция всего штата на ушах стоит, и все такое.

— Ну так что же они его не арестуют? Этого… как его?

— Саламанку, — подсказала Сюзи. — Так он легавым отстегивает. Коррупция! Картель всех, кого надо, подмазал. Всех! Чуть ли не до Вашингтона.

— Джорджа Вашингтона? Так ведь он умер. — Белка не была уверена, что Сюзи располагает этой информацией.

— Дура! Города Вашингтона, столицы США. Ну там, где все эти козлы сидят в Капитолии и Белом доме.

— Даю слово защите. — Судья Эйб Посторус посмотрел на часы. — Пятнадцать минут.

Адвокат вылез из-за стола, нечаянно спихнул бумаги на пол, нагнулся, подобрал. Начал говорить, сбивчиво и тихо, повернувшись спиной к залу. Белка, сидевшая в трех шагах, половины не могла разобрать.

— Громче! — кто-то попросил из зала.

— Тихо! — Судья стукнул деревянным молотком. — А вы — погромче.

Адвокат послушно закивал, вытер розовое лицо платком. Белке стало жаль его — неразумного пупса, гуттаперчевого голыша, глупого и неуклюжего, с короткими, беспомощными руками. Господи, воля Твоя, ну зачем же он выбрал эту профессию? Сидел бы себе в какой-нибудь норе, перекладывал бы бумажки из правой стопки в левую или проверял себе билеты при входе в киношку; или вот еще замечательное место — мойка машин, — да мало ли подходящих профессий для гуттаперчевых пупсов?

Адвокат бубнил, потел. Вздыхая, вытирал лицо платком и снова бубнил. Судья сидел, смиренно сложив ладони и прикрыв глаза — то ли дремал, то ли слушал. Из зала волнами долетал тихий шум: скрип стульев, шепоток, кто-то настырно шелестел фантиками.

Белка тоже закрыла глаза, ее начало знобить. Ей показалось, что в зале становится все холоднее и холоднее.

А ведь они даже на смерть по-человечески отправить не могут! Эх вы, люди! Белка неожиданно поняла, что сама отделила себя от всех остальных. Не только от сонного судьи, прокурора-ястреба, этого недотепы адвоката, но и от зевак в зале, прохожих на улице, от всего остального человечества. От их радостей и невзгод, мелких интересов и тщеславных устремлений — денег, успеха, славы. У нее внутри — там, где душа, было пусто, там не осталось ничего — ни страха умереть, ни желания жить. Пустота, скучная черная дыра.

Белка тихо застонала — Господи, ну скорей, скорей бы уж!

Адвокат запнулся, обернулся с кроличьим лицом. Потеряв нить речи, подошел к столу, начал перебирать бумаги. Белка видела его пухлые розовые пальцы с круглыми детскими ногтями. Манжеты рубахи были несвежими, мокрыми от пота. У Белки вдруг возникло непреодолимое желание потрогать его руку — такой она была сдобной и розовой, наверняка теплой и влажной. Белка медленно подалась вперед и вдруг вцепилась в его кисть. Рука оказалась почти горячей.

Адвокат, взвизгнув по-бабьи, отпрыгнул, пряча руку за спину.

Белка одним широким жестом смахнула все бумаги со стола, листы весело вспорхнули, разлетелись по полу. Белка выпрямилась, повернулась в застывший зал.