Джон Харт - Путь искупления

– Все сводится к тому, мистер Шоур, – Бекетт вытащил с полки одно из наставлений по стрельбе и принялся его пролистывать, – что мне нужно переговорить с Ченнинг.

– Она не хочет говорить про то, что случилось.

– Я это понимаю. Но ваша дочь не единственная, кто вышел из того подвала не такой, какой была. Пожалуй, другие тоже страдают. Пожалуй, есть более серьезные проблемы.

– Я несу ответственность за свою дочь.

– И все же это не та игра, в которой может быть только один проигравший, так ведь? – Бекетт закрыл уже второе стрелковое руководство, потянулся за следующим, быстро пролистал, а потом наклонился к полке, на которой его внимание привлекло руководство под названием «Камасутра».

– Детектив Блэк – ваша напарница?

– Да, это так.

– В некотором роде член семьи. – Когда Бекетт кивнул, мистер Шоур отставил стакан. – Ваша напарница убила людей, которые захватили мою дочь, и какая-то часть меня уважает ее за это. Но даже она не будет ни о чем разговаривать с Ченнинг. Ни она. Ни полиция штата. Ни вы. Я ясно выражаюсь?

Оба сцепились взглядами. Крупные мужчины. Два серьезных «эго».

Бекетт моргнул первым.

– Полиция штата все равно добьется от нее показаний. Это лишь вопрос времени. Вы ведь сами это знаете, верно?

– Я знаю, что они попытаются.

– И вы знаете, что она скажет, когда получит повестку?

– Она – потерпевшая, детектив. Ей нечего скрывать.

– И все же правда, как я давно уже выяснил, – это довольно текучая материя.

– В данном случае вы ошибаетесь.

– В самом деле?

Бекетт раскрыл три стрелковых наставления и разложил их на письменном столе. На внутренней стороне обложки каждого из них красовалась подпись Ченнинг, исполненная старательным девичьим почерком.

– Это мои книги!

Голос отца пресекся, когда он произносил это, и Бекетт печально кивнул.

Это тоже было вранье.

Проснувшись, Элизабет никак не могла припомнить сон, привязавшийся к ней – только то, что в нем было темно, жарко и тесно. Опять про подвал, предположила она.

Или про тюрьму.

Или про ад.

Стряхнув с себя кажущиеся жутко тяжелыми простыни, Элизабет ощутила под ногами прохладное дерево. Подойдя к окну, увидела деревья, застывшие в тумане, словно затаившееся в ожидании неприятеля войско. Было еще очень рано, только едва начинало светать. В туманную муть убегала дорога, черная и неподвижная, постепенно растворяясь и окончательно пропадая из виду вдали. Эта неподвижность напомнила ей про одно утро с Гидеоном шесть лет назад. Он позвонил ей хорошо за полночь. Отца где-то носило, мальчишке было одиноко и паршиво. Вроде как он заболел. «Мне страшно», – сказал он, так что Элизабет забрала его с крыльца того полуразваленного дома, привезла домой и уложила в чистую постель. Гидеон был в лихорадке и весь дрожал; говорил, что слышал какие-то голоса в темноте у ручья и что они не давали ему спать и пугали его. Она дала ему аспирину, положила холодную тряпку на лоб. Заснул он только через несколько часов, и сразу перед тем, как провалиться в сон, в последний раз приоткрыл глаза. «Жалко, что вы не моя мама», – вот что он произнес, и эти слова прозвучали чуть слышно, словно приснились во сне. После этого она сама заснула в кресле, а проснувшись, увидела лишь пустую кровать и промозглый, серый свет. Мальчик сидел на крыльце, наблюдая, как туман клубится между деревьями и над длинной черной дорогой. Глаза его были совсем темными, когда он поднял взгляд, крепко обнимая себя руками за тщедушную грудь. Он поеживался на холодке, так что она присела на ступеньку и притянула к себе.

«Я серьезно это сказал. – Его щека нашла ее плечо, и она почувствовала влажное тепло его слез. – Я еще никогда в жизни ничего так серьезно не говорил!»

После этого Гидеон уже по-настоящему разрыдался, но это все равно было ее самое любимое воспоминание, и Элизабет держала его поближе к сердцу каждый день своей жизни. Он никогда больше не произносил чего-то подобного, но в то утро между ними произошло нечто особенное, и было трудно смотреть на туман, не испытывая любви к Гидеону, которая болью отзывалась в груди. Но сейчас все было по-другому, так что она стряхнула с себя эмоции и постаралась сосредоточиться на том, что поджидало ее в ближайшие несколько часов. Эдриена ждал суд, а это означало журналистов, вопросы, знакомые с лучших времен лица. Элизабет терялась в догадках, будет ли он выглядеть столь же сломленным, и есть ли у копов достаточно на него материала, чтобы и дальше держать его за решеткой. Обвинения в незаконном проникновении явно маловато. Смогут ли они предъявить ему обвинение в убийстве? Она мысленно прокрутила в голове его жизнь, словно видеоролик, и поняла, пока проделывала это, что проще тревожиться за будущее Эдриена, чем за свое собственное, – по крайней мере, до тех пор, пока ей самой не предъявят обвинение. И все же такой риск несомненно был тоже, и это могло случиться хоть прямо сию секунду: автомобили в тумане, копы с обнаженными стволами… Что она скажет, если вдруг появятся Гамильтон с Маршем? Что будет делать?

– Вам нужно бежать.

Обернувшись, Элизабет увидела, что Ченнинг тоже проснулась.

– Что ты сказала?

Девушка резко села на кровати; ее глаза поймали свет от окна, а все остальное казалось темным и бесформенным в полумраке.

– Если мы не собираемся сказать правду насчет того, что я сделала, вам нужно уходить. А может, нам обеим нужно уходить.

– И куда нам податься?

– В пустыню, – произнесла Ченнинг. – В то место, которое мы сможем видеть вечно.

Элизабет присела на кровать. Глаза девушки так калейдоскопично отсвечивали в полутьме, что абсолютно все казалось реальным. Побег. Пустыня. Даже будущее.

– Ты знала, про что я только что думала?

– Откуда бы мне знать?

Элизабет выждала полсекунды, думая, что девушка все-таки знала.

– Давай-ка спи дальше, Ченнинг.

– Ладно.

– После поговорим.

Элизабет прикрыла дверь спальни, а потом приняла такой горячий душ, который только смогла вытерпеть. После этого обработала раны на запястьях, натянула джинсы, сапоги и рубашку с узкими манжетами. Она уже сидела в гостиной, когда перед дверью показался Бекетт.

– Две вещи, – произнес он. – Во-первых, вчера вечером я перегнул палку. Здорово перегнул. Прости.

– И это всё?

– А что мне еще сказать? Ты – мой напарник. Это важно.

– Ну а второе что?

– Второе – я по-прежнему хочу, чтобы ты встретилась с начальником тюрьмы. Он встает рано. Он ждет тебя.

– Эдриену предстоит суд.

– Первые слушания по-любому не раньше десяти. Времени навалом.

Элизабет прислонилась к двери, думая, насколько она устала и как хочется кофе, и что даже для нее час слишком ранний, чтобы стоять в дверях и разговаривать с Чарли Бекеттом.