Александр Райн - Тюрьма мертвых [litres]

– И как, по-вашему, я должен сообщить об этом жене? Вы не думали о том, что она ждет меня на выходные?

– Этот вопрос уже решен, тюрьма выслала ей официальное письмо, в котором говорится, что вы находитесь в командировке, возможности выйти на связь нет, так как теперь вы трудитесь в режимном секторе.

«Какие же вы, блин, заботливые! Все предусмотрели».

Когда он заговорил про письмо, я вспомнил видение, пришедшее ко мне в момент удара по голове. Алина сидит за столом, рядом с ней листок бумаги, она плачет. Здесь на сто процентов есть какая-то связь, черт его знает, что в этом письме.

– Ну вот, вроде бы и все, оставляю вас на новом посту, желаю хорошей работы и примерного поведения, уверен, вы со всем справитесь. – Теперь улыбка заняла половину его лица, он смерил меня взглядом, словно оценивая, и направился к середине платформы.

Кажется, в камере я чувствовал себя свободнее – восемь месяцев, восемь месяцев, и все… Ничего не изменилось, мне заплатят за это, нужно только потерпеть восемь месяцев.

Вдалеке снова послышался звук приближающейся вагонетки. Прежде чем Сергей Иванович занял свое место, охранник выгрузил на пол мои инструменты и все личные вещи, сложенные в коробки.

Я перетаскал все к своему новому «месту жительства» и, присев на стоящую кровать, протер лицо шершавой ладонью, словно пытаясь стереть налипшую проказу.

Боль ушла, словно ее никогда и не было. Благодаря чудесной мази я чувствовал себя здоровым и отдохнувшим. Достав тюбик, я начал его разглядывать. Простая белая упаковка, напоминающая зубную пасту, и ничего больше. Из чего состоит и в каких дозах применять – не ясно.

«Не понимаю, почему такие штуки не используют в медицине».

– Пора работать, – послышался строгий голос.

Я поднял глаза и увидел в проходе высокого лысого охранника с неестественно выдвинутой вперед челюстью и контуженым взглядом. На его фоне все остальные охранники казались безобидными котятами.

Я молча переоделся и приступил к работе. Присутствие надсмотрщика и этот приказной тон стали первым тревожным звоночком, дальше их становилось только больше.

Убедившись в том, что я занят делом, здоровяк ушел. Я старался, как и всегда. Мне вообще нравится делать работу качественно, и у меня это получалось, несмотря на то, что в голове был полный винегрет. Я думал о смерти, о том, что увидел, что чувствовал там, о черном помещении неизвестных размеров – возможно, это был целый космос, кто его знает. О невидимом судье, о коридоре, где все воспоминания обостряются, думал о своем недавнем заточении и людях, попавших за эти решетки, которые я варю прямо сейчас. Думал о многом, но больше всего я думал об Алине и о словах Андрея, который потерял жену из-за этого проклятого места. Я так сильно мечтал свалить отсюда, плевать было даже на деньги, ведь какой от них прок, когда сидишь зарешеченный со всех сторон.

«Жаль, что я не юрист, эти ребята всегда находят лазейки в любом договоре».

Я сделал половину первой камеры, как вдруг висящий на стене телефон начал верещать. Я хотел было подойти и снять трубку, но стоило сделать шаг, как из тени вышел тот самый верзила и сделал это за меня. До этого момента я был уверен, что нахожусь здесь один.

Он молча выслушал и, повесив трубку, повернулся ко мне:

– Обед.

– Обязательно сообщать мне лично? Я мог бы сам принять звонок.

Он смотрел на меня, не моргая. В этом взгляде не было ненависти или осуждения, лишь холодная тупая пустота. «Чертов зомби». Я бросил инструмент, и мы направились в столовую.

Там уже находилась по меньшей мере дюжина охранников. Кто-то стоял у раздачи с широким подносом, другие сидели за столами и молча жевали, стуча вилками то по тарелкам, то по зубам. В углу над потолком висело радио, из которого по-прежнему доносилась дурацкая музыка прошлого столетия, но, судя по собравшемуся здесь контингенту, им было абсолютно все равно, что там играет.

Я взял поднос с едой и уселся в угол, где людей было меньше всего. Если бы не отглаженная форма и свисающие с ремней прутки и наручники, можно было подумать, что это те самые заключенные. Но здесь стоял такой запах пота, что со стен капало, а значит, они были живы, в отличие от тех, кто в камерах. Хотя эта теория еще не была подтверждена.

Суп был пресный, безвкусный, овощи недоваренные, а от макарон и вовсе воняло носками; к котлете я не стал притрагиваться, несмотря на то, что был ужасно голоден. По сравнению с той едой, которой меня кормили недавно, это были настоящие помои. Настроение окончательно ухудшилось. Кажется, отношение ко мне поменялось, и вернуть все не получится. Я работал челюстями и смотрел вокруг на мрачные молчаливые лица, готовые в любой момент отдубасить меня, сделай я что-то не по правилам тюрьмы.

«Так будет продолжаться ближайшие восемь месяцев? Может, бежать?» – спросил меня внутренний голос. «Исключено!» – ответил я ему и постарался переключиться на что-то другое, например, на мысли о том, чем заниматься в выходные и как связаться с Алиной.

Но стоило такой мысли проскользнуть, и от нее уже не отделаться, она – как хроническое заболевание, которое без конца напоминает о себе. И даже если положение дел не ухудшается, ты не можешь переставать думать об этом.

Этот способ решения проблемы казался самым простым, но, наученный чужим опытом, я понимал, что «простой» – не то слово, совсем не то.

Я посмеялся над собственными мыслями:

«Побег, хах, подумать только. Я же пришел сюда работать, почему все сложилось так?»

Обед закончился, я сдал посуду и, выйдя в коридор, по привычке постучал по карманам в поисках сигарет. Тут меня и посетила мысль, что я не курил уже черт знает сколько. Все эти события совершенно выбили меня из колеи, и мысли о никотине отошли на задний план сами собой. Может, оно и к лучшему? Спрашивать закурить у этих ребят мне совершенно не хотелось.

Через несколько секунд вслед за мной вышел мой новый сопровождающий. Они менялись по непонятной мне схеме, теперь охранник был гораздо меньше, но при этом лучше вооружен. Прутков на поясе было два, по одному с каждой стороны; также я заметил шокер и что-то вроде перцового баллончика, выглядывающего из кармана куртки. Это был совсем молодой пацан, кажется, не старше двадцати пяти.

«И зачем ему это надо? Неужели нет работы поприличней?»

– Идем, – уверенно скомандовал он, и мы двинулись обратно к камерам.

День тянулся, как расплавленный в микроволновке сыр. Я хоть и вылечил побои и хворь, но все равно ужасно устал, плюс сказывалось недосыпание.

Перед ужином из тоннеля послышался звук приближающегося состава, сбавляющего скорость, я отложил инструмент и присел, чтобы передохнуть, а заодно глянуть, кого там принесло.