Тана Френч - Ведьмин вяз

Мне не следовало садиться за руль, но Хьюго уж точно не мог вести машину, а я не допустил бы, чтобы он бродил по улицам, пока Рафферти и его люди обшаривают дом. Принадлежавший Хьюго длинный белый “пежо” девяносто четвертого года местами проржавел, кое-где был подклеен скотчем, но стоило приноровиться к его капризам, и мы поладили. Труднее всего было ехать по шоссе: скорость, яркие огни, движущиеся предметы – такое ощущение, будто тебя выдернули из толщи стоячей зеленой воды во всю эту суету. Мне очень хотелось верить, что я веду нормально, поскольку еще одной встречи с копами я не выдержал бы.

И ужасно хотелось курить. Не потому что успел привыкнуть, но за всей этой неразберихой – слева копы, справа журналисты, и я между ними, якобы некурящий, – я не курил со вчерашнего вечера, а день выдался отстойный. Я свернул в переулки и наконец отыскал тупиковую улочку, вдоль которой тянулись чахлые деревца и маленькие домики, в которых, судя по виду, жили старики.

– Остановимся на минуту, – сказал я Хьюго, заглушил мотор и потянулся за сигаретами. – Очень курить хочется.

– Я ему чуть не врезал, – к моему изумлению, проговорил Хьюго.

И новости, и ультиматум копов он выслушал спокойно, лишь кивнул, сделал пометку в документах, но не произнес ни слова, пока мы выходили из дома и ехали в машине.

– Этому Рафферти. Я понимаю, что он не виноват, надо – значит, надо, но как представлю, что они роются в моих вещах и повсюду лезут, – мне прятать нечего, но дело же не в этом, это наш дом , – и когда он это сказал, я ему едва не… – Хьюго вдруг вздернул и тут же опустил плечи, и на миг я заметил, какой он высокий, какая широкая у него спина, какие длинные руки. – И знаешь, теперь жалею, что не врезал.

– Я пытался им помешать, – ответил я, хотя вовсе не был уверен, что это правда. – Чтобы не обыскивали дом. Или хотя бы нас не выгоняли.

– Знаю, – вздохнул Хьюго. – Ничего страшного. Может, нам даже полезно ненадолго выбраться из дома. – Он откинулся на подголовник и, зажмурясь, потер ладонью лицо. – Не понимаю, что у этого детектива на уме, совершенно не догадываюсь. По его лицу ничего не прочесть, что ж, работа у него такая. О чем он тебя спрашивал?

– Только о Доминике. Каким он был. Как часто бывал в доме.

– И меня о том же.

Рафферти остался с Хьюго в кабинете, а мы с Керром сидели в гостиной, и тот пытался завести со мной непринужденную беседу (о генеалогии – оказывается, прадед Керра каким-то образом участвовал в Пасхальном восстании шестнадцатого года), чтобы не так бросалось в глаза, что он за мной следит. Разговор в кабинете длился довольно долго, я даже занервничал – что они там обсуждают? Керр же, не обращая внимания на мое беспричинно дикое раздражение, все бубнил и бубнил. [18] Пасхальное восстание 1916 года – вооруженное восстание за независимость Ирландии от Великобритании.

– Я его почти не помню, этого парнишку, Доминика. Бог свидетель, я старался. Уж не знаю, то ли он был такой неприметный, то ли память уже подводит… кажется, детектив остался недоволен.

– Это его проблемы, – сказал я. Сигарета меня немного успокоила, но злиться на Рафферти я не перестал.

– На фотографии я его узнал, но и только. Вспомнил, что кто-то из твоих одноклассников покончил с собой в то лето, когда вы окончили школу, но я не думал, что это был один из твоих друзей.

– Мы и не дружили. Разве что тусовались вместе.

– Какой он был?

– Да, в общем-то, хороший парень. Общительный. Не так уж часто он у нас и бывал. Ты, наверное, потому его и не запомнил.

– Бедняга, – сказал Хьюго. – Хотел бы я знать, как так получилось, что он очутился в этом дупле. Я не слишком любопытен, по крайней мере, никогда такого за собой не замечал, но вот он, вот я, и его смерть вмешалась в мое умирание. Назови это ребячеством, но, мне кажется, я имею право знать, что случилось.

– Ну, если копы выполнят свою работу, скоро узнаешь. Все мы узнаем.

Хьюго скривился.

– Скоро-то скоро, да я, может, не доживу.

– Доживешь, – глупо сказал я. – Врачи ведь не объявили, мол, вам осталось ровно столько-то. Тебе же не становится хуже, или… – Мне не хватило духу продолжать.

Хьюго не взглянул на меня. Отросшие волосы доходили ему до плеч, густые темные космы с проседью. Широкие руки лежали на коленях – бессильно, как резиновые перчатки.

– Я ее чувствую, – признался он. – Уже, наверное, с неделю. Тело отказывает. Направляет все силы на что-то еще, какое-то новое дело. На что-то, чего я не понимаю и даже не представляю себе, как за это взяться, а мое тело уже знает и трудится вовсю. Сперва я говорил себе, что это просто от расстройства – оттого что швейцарский спец Сюзанны подтвердил, что ничего нельзя сделать, – но это не так.

Мне нечего было сказать. Хотелось взять его за руку, поддержать в прямом смысле, физически, но я чувствовал, что у меня сейчас не хватит сил его утешить.

Хьюго вздохнул.

– Вот такие дела. Дай сигарету.

Я помог ему прикурить.

– Зато, – произнес Хьюго уже другим тоном, наклонился над огоньком зажигалки и, приподняв бровь, покосился на меня, – я рад, что ты движешься в противоположном направлении. За последние недели тебе явно стало лучше.

– Да, – я докурил и выбросил окурок в окно, – пожалуй.

– Разве нет?

– Наверное, да. Но… – Я сам не знал, что скажу, пока не услышал слова, сегодня все шло наперекосяк, у меня по-прежнему кружилась голова, как на симуляторе виртуальной реальности, предметы слишком яркие, висят в воздухе. – Но даже если мне полегчает, ну там нога или что-то еще, так что с того? Дело-то не в этом. А в том, что даже если я в конце концов смогу пробежать марафон , все равно я уже не тот, что раньше. Вот в чем дело.

Хьюго помолчал, выдохнул дым в окно и сказал:

– По-моему, ты тот же, что и раньше.

– Ладно, – сказал я. Это хорошо, значит, мне все-таки удалось скрыть свою слабость от Хьюго, но, учитывая состояние Хьюго, вряд ли надо придавать его словам особое значение.

– Я вижу, чего тебе это стоит, нет, вовсе не потому, что это бросается в глаза, остальные вряд ли заметили, но мы с тобой живем под одной крышей, и я знаю тебя всю жизнь. Я не это хотел сказать. – Хьюго лишь со второго раза попал сигаретой в приоткрытое окно, чтобы стряхнуть пепел. – Несмотря ни на что, в целом ты всё тот же Тоби. Разбитый, надломленный, но прежний.

Я ничего не ответил, и Хьюго спросил:

– Ты действительно чувствуешь, что сильно переменился?

– Да, господи, да, я, блядь, чувствую. Но не это главное. – Прежде я ни с кем об этом не говорил, и сейчас, пытаясь облечь чувства в слова, ощутил, как начинают дрожать руки; дышать стало трудно. – Важно не то, как я изменился. Наверное, с этим я справился бы, да, все это дерьмо меня бесит, но я смог бы… Но сам факт . Раньше я об этом не задумывался, не думал, кто я есть, а если и думал, то воспринимал себя как должное, понимаешь? Я и я. А теперь такое чувство, что однажды утром я проснусь или фанатом “Звездного пути”, или геем, или гениальным математиком, или одним из тех мудаков, что кричат девушкам на улице: “Эй, покажи сиськи!” И предвидеть, кем я проснусь, невозможно. И ничего с этим не поделать. Просто… бац – и все. Живи как хочешь.