Лорен Норт - Идеальный сын [litres]

Вот и сегодня то же. Возвращаюсь домой, закрываю боковую дверь и ощущаю, как меняется течение времени: шестерёнки замедляются. Но нет, сегодня я не позволю им взять надо мной власть. Буду делать дела.

Иду в гостиную, закончить разбираться с коробками, и тут звонит телефон.

На этой неделе звонил раз шесть. Каждый раз я застывала на месте, затаив дыхание, ждала, когда же включится автоответчик: вдруг снова он. И каждый раз слышен мой прежний голос, начинается запись, а на том конце кладут трубку.

И сегодня без изменений.

Что это? Кто звонит? Спрашиваю себя в тишине, повисшей в доме.

Закрываю глаза, мысли заполняют обугленные обломки. Да, нужно шагать дальше, да, у меня есть дела, но вместо этого я вдруг оказываюсь в гостиной, беру пульт от телевизора.

На экране появляется новостной канал.

Прямо на меня глядит ведущая с блестящими каштановыми волосами и помадой, которая ей не идёт. Она говорит: «Полиции передана предсмертная записка пилота, чьё решение свести счёты с жизнью привело к авиакатастрофе в Тарроке».

Тесси, не смотри, не надо.

Поздно.

Сажусь на краешек дивана.

Какой-то эксперт – читает лекции по безопасности в авиатранспорте – рассказывает, что неправильно сделала авиакомпания, но я слушаю вполуха. В голове начинает складываться видение: вот ты садишься, защёлкиваешь ремень безопасности. Думаю про письмо о компенсации. Я его как засунула в карман кардигана, так оно там и лежит, ждёт, пока я решу, делать с ним что-то или просто выбросить.

– Самолёт вылетел из Лондона по расписанию. Однако, как нам известно из записей разговоров пилотов в кабине, – рассказывает лектор, переводя взгляд с ведущей на камеру, будто не зная, куда смотреть, – командир воздушного судна всего через несколько минут после взлёта попросил второго пилота принести ему таблетки – якобы у него болела голова – и остался в кабине в одиночестве.

– По правилам, может ли второй пилот покидать кабину в ходе взлёта?

– Нет. Согласно Правилам воздушных перевозок, на протяжении всего полёта в кабине должны находиться два человека. Поэтому Управление гражданской авиации и признало компанию виновной в преступной халатности. Второй пилот должен был заподозрить неладное: ведь куда проще попросить другого члена экипажа достать обезболивающее из бортовой аптечки. Но, как известно, спорить он не стал и вышел. Далее, в связи с трагедией 11 сентября, двери кабины пилотов запираются изнутри. Командир воздушного судна воспользовался этим обстоятельством, и панель управления оказалась в полном его распоряжении.

– Нам также известно, что всего за месяц до катастрофы, – подхватывает ведущая, – врач отправил КВС – Филипа Кёртиса – на больничный из-за стрессового состояния. Франкфуртский рейс стал его первым после выхода на работу. В этой связи популярна версия, что Кёртис вернулся за штурвал только потому, что решил убить и себя, и всех на борту. Какие меры предпринимаются авиакомпаниями для обеспечения сохранности душевного здоровья работников?

В ушах громко, быстро стучит сердце. Ведущая и лектор всё еще бормочут что-то о халатности и самоубийстве, но я уже знаю, что сейчас будет. На экране внизу вспыхивает красная плашка. Белыми жирными буквами: «Новое в катастрофе под Тарроком: найдена предсмертная записка пилота».

В горле ком, глаза застилают слёзы, но всё равно видно, что картинка на экране поменялась: теперь показывают любительскую съёмку. Как я и ожидала.

Смаргиваю слёзы, чувствуя, как меня засасывает в тот понедельник, словно в слив в ванной – последние капли воды. В саду тлеет костёр, дым от него всё цепляет за горло. С кухни доносится жужжание чайника и бормотание констебля Гринвуд, которая разговаривает со своим коллегой, тем, с серым лицом и слезами в глазах. Где-то в доме звонит телефон.

И вот теперь экран телевизора заполнили нечёткие кадры ясного неба. Вот изображение размывается: это оператор-любитель делает крупный план самолёта. Тот летит низко, но поднимается всё выше и выше. А потом перестаёт. Ныряет носом вперёд, устремляясь к земле. Камера дрожит, когда самолёт исчезает в огненном шаре и чёрном дыме. Снимающий пронзительно орёт, но я стараюсь не замечать, я думаю только о тебе, как согнулся в кресле, руки на затылке. Как же страшно тебе, наверное, было. О чём ты думал в последние секунды жизни? О тех, кто после тебя останется, жене, сыне.

А ведь Джейми когда-то придётся это увидеть – сердце разрывается от мысли. Я ему не говорила, что катастрофа случилась из-за пилота. « Папин самолёт разбился. Случилось это очень быстро. Он даже не успел ничего почувствовать » – вот всё, что я ему решилась сообщить. Рано или поздно ему всё равно предстоит увидеть эти кадры, узнать о жестокости и эгоизме пилота – но я буду хранить его покой настолько долго, насколько смогу.

На экране снова появляется ведущая, губы у неё ещё сильнее накрашены помадой не того оттенка, и вот я вернулась обратно, когда уже прошло почти семь недель. Почти семь недель без тебя.

Дают крупный план на одной ведущей, отсекая эксперта.

– Дальше в программе: интервью с двумя семьями, чьи родственники погибли в авиакатастрофе под Тарроком, об иске, которые они собираются подать против авиакомпании. А вот главная наша новость на сегодня: полиции передана предсмертная записка пилота, по чьей вине и случилась авиакатастрофа. Филип Кёртис послал это письмо коллеге в отделе кадров авиакомпании. До вчерашнего дня его не открывали. В авиакатастрофе погибло 45 человек…

Экран чернеет, комната погружается в тишину. Перевожу глаза на пульт, зажатый в кулаке. Не желаю знать, кто ещё погиб в тот день. Моё горе – только моё.

Заставляю себя встать. Каждой клеточкой тела хочется подняться по лестнице, лечь на постель Джейми, погрузиться в ванную, но нельзя всё время это делать. Мне от этого легче не становится, а Джейми – уж точно. Вместо этого я плетусь в гостиную и медленно, очень медленно разбираю коробки.

Часам к трём дня заканчиваю.

Сегодня, Марк, меня преследуют воспоминания. Воспоминания о событиях до того, как тебя не стало, нетронутые, словно старые домашние видео, – они проигрываются у меня в сознании, заполняя сердце смехом и радостью. Так что после обеда я выключаю телевизор, перед которым развалился Джейми, мы надеваем сапоги и идём на детскую площадку под моросящим дождём.

– А почему Шелли на выходные не будет? – интересуется Джейми. В сапожках он забегает немного вперёд, а я разрешаю: дорога в деревню очень тихая. Все, видно, по домам попрятались, подальше от мороси и тяжёлых серых туч. А мне нравится непогода. Чувствовать капли дождя на лице, холодок, пронизывающий насквозь. На улице оживаешь.