Хелене Флод - Терапевт

— Да что там такое происходит? — спрашивает Сигурд голосом, в котором мне слышится в первую очередь возмущение тем, что я раскокала и вторую тарелку; он будто не видит, как мне плохо.

— Ты дурак, что ли, совсем чокнулся? — ору я. — Тебе ТАРЕЛКА важнее?

А поскольку он не отвечает, добавляю:

— Тебе теперь на меня стало наплевать. Мне кажется, ты меня больше не любишь. Я для тебя — часть обстановки дома, присутствие которой приходится терпеть…

Сигурд опускается на пол рядом со мной. Сначала мы просто сидим, потом начинаем разговаривать. Не о том, что я сказала. А обо всем остальном. Что нам трудно. Что мы устали. Что получилось не так, как мы себе представляли, или, вернее, о том, как наивны мы были, когда сидели на кухне в Турсхове и строили планы на жизнь в нашем новом доме, собирались начать работу на новом месте… Что он устал.

— У меня такое чувство, будто я обманул твои ожидания, — говорит Сигурд. — Я ведь думал добиться успеха…

Говорит, что знает, как мне одиноко, просто ему тяжело признать это. И мы сговариваемся уехать на новогодние выходные. У нас на это нет денег, но мы их раздобудем — одолжим у папы, у Маргрете. За нас, говорим мы. Потому что разводиться гораздо дороже, криво улыбается Сигурд. Это шутка, но не совсем. Мы заходим в Интернет, ищем, рассматриваем фотографии залитых солнцем белых отелей и ярко-голубых бассейнов. Может, туда? Или туда? Первая помощь. На сердце уже теплее.

— Слушаю, Арилль, — звучит голос из трубки.

— «Охранное предприятие Арилля»? — спрашиваю я.

Я сижу дома на кухне. Нынешней ночью снова спала в кабинете: отнесла туда надувной гостевой матрас, чтобы хоть не лежать на голом полу, но почти не сомкнула глаз. Чуть не всю ночь всматривалась в темноту и прислушивалась. Два раза вставала и подбиралась к окну — застекленной стене позади кресел — и выглядывала во двор. Дорога возле дома освещена. На отрезке от дороги до дома фонарей нет, но даже у старого Торпа хватило ума приделать лампу к наружной стене дома, и как раз в конус света от этой лампы, на крохотный кружок на земле от нее, я таращусь по ночам. Я слышала шум? Видела человека? Что-то движется в тени за пределами круга? Что-то шевелится в неосвещенных окнах моего дома? Вроде сдвинулась занавеска в гостиной? Уж и не знаю. В руках я сжимаю кухонный нож. Видел бы кто меня сейчас! Подумал бы, что я спятила.

Но что я могу поделать? Снова укладываюсь на надувной матрас; тот чуть проминается под моим весом, скрипит, когда я переворачиваюсь; скрип эхом отдается от стен. Я лежу с открытыми глазами, сжимая в руке нож. Пытаюсь заснуть, но вообще-то просто жду. Чтобы настало утро. Или чтобы что-нибудь произошло. Я не доверяю своим органам чувств. Мне постоянно что-то слышится. То приближаются машины. То металл царапает по металлу, открывая замок входной двери… Мне до сих пор не по себе после визита в темную, затхлую квартиру Аткинсонов, и я знаю: нельзя полагаться на то, что мне слышится. Я не в состоянии уловить разницу между мерещащимся скрипом своей открывающейся двери и скрипом двери соседей.

В половине седьмого я решаю, что опасность миновала: уже утро, если у меня и побывал чужак, то давно ушел. Я не уверена в своих рассуждениях, но моя кабинетная ссылка сводит меня с ума. С ножом в руках пересекаю двор и поднимаюсь на крыльцо. Отпираю дверь, вхожу. Останавливаюсь в прихожей; принюхиваюсь, прислушиваюсь — учую ли я присутствие постороннего, здесь ли он еще? Сжимаю нож обеими руками. Кричу «эй!» — и сама слышу, как жалко звучит мой оклик, робко и неуверенно. Вовсе не как окрик вооруженного домовладельца, готового защищать свои владения.

Поднимаюсь в кухню. Осматриваюсь. Занавески висят не так. Что-то не то с книжной полкой. Не знаю, могу ли я доверять своей памяти. Эта неизведанная территория, моя память — краеугольный камень восприятия мира. А я не в состоянии отличить сдвинутые занавески и беспорядок на полке от поселившегося в груди страха. Не знаю, что я вижу, а что мне только кажется, что я вижу.

Поднимаюсь в спальню. Мне трудно решиться войти туда: а вдруг там кто-то лежит? За каждой дверью меня поджидают новые ужасы, и особенно за этой дверью, в самое интимное помещение в доме. Но там пусто. Я заглядываю в шкафы. Смотрю под кроватью.

Немного успокоенная тем, что в спальне никого не нашла, поднимаюсь на чердак. В кабинете старого Торпа тишина. Никого. Но кто-то здесь побывал. Оставил следы пальцев в слое пыли на столе. Порылся в папках на полках. Вижу по отметинам в пыли: вот здесь перекладывали бумаги.

Сегодня ночью? Прошлой ночью? Может, это полицейские обыскивали кабинет? Выхожу на площадку лестницы. Останавливаюсь; поворачиваю назад. Мне пришла в голову одна мысль. Надо проверить; я не проверяла с тех пор, как пропал Сигурд. Возвращаюсь в кабинет, иду прямо к дальнему стеллажу, присаживаюсь на корточки перед нижней полкой и вываливаю на пол стоящие на ней параноидальные картонные папки, в которых старик хранил всякие вырезки. За папками спрятана небольшая плоская коробка. На вид самая обычная. Но однажды, уже под конец жизни, старый Торп показал нам, что в ней спрятано, — возможно, надеялся что внук подхватит знамя борьбы… Открываю коробку: пусто.

Он держал там свой старый револьвер. Настоящее сокровище, не дешевка, с блеском в глазах вещал старик, показывая его нам. Револьвер якобы принадлежал участнику русской революции, хотя у нас создалось впечатление, что этот человек купил его куда позже. Револьвер был в рабочем состоянии. «Из какого еще оружия лучше влепишь пулю между глаз противникам коммунизма?» — риторически спрашивал старик. Были и патроны — лежали в той же коробке. Всё готово к использованию. Когда я видела револьвер в последний раз? Когда я вообще сюда поднималась? Я и не вспоминала об этом револьвере. Даже когда пропал Сигурд. И потом я тоже не сообразила, что могла бы обороняться с помощью револьвера. Забыла о нем начисто.

Кто-то его забрал. Чужак, который влез в мой дом и бродил тут той ночью? Он это искал? В комнате всяких коробок сотни, в большинстве из них хранятся вырезки из газет и блокноты, густо исписанные мелким почерком старого Торпа. По большей части ничего интересного там нет. Как же должно было повезти чужаку, чтобы он случайно открыл ту единственную коробку, в которой лежало оружие… Невероятная удача. Нет, скорее уж он заранее знал о револьвере. Но старый Торп почти ни с кем не общался. С Маргрете, с Сигурдом, со мной… Ну еще с Харальдом, когда тот раз в несколько лет приезжал на родину. О револьвере почти никто не знал.

Закрываю за собой дверь чердака. Где от нее ключ, я не знаю, а то заперла бы. Торопливо спускаюсь на кухню, где лежит телефон. Перед тем как позвонить, пытаюсь заставить себя дышать ровнее. Может быть, револьвер просто забрали полицейские. И я звоню Гюндерсену. Телефон не отвечает, и я оставляю сообщение на ответчике, рассказываю о своем открытии. Мол, надеюсь, что это его сотрудники забрали оружие, и очень прошу подтвердить это, потому что мне немного страшно. А потом думаю — а ну их к черту, позвоню-ка я Ариллю.