Лейла Аттар - Бумажный лебедь

Он хотел смотреть на меня, а я хотела чувствовать его взгляд. Предстать перед Дамианом девчонкой, которая когда-то его боготворила, которая тайком приносила ему клубники в перепачканном подоле и однажды так сильно хотела его впечатлить, что попросила не придерживать велосипед, когда еще толком не научилась ездить.

– Почему ты обо мне заботишься? Почему так добра ко мне? – спросил Дамиан.

– А почему ты спас меня на яхте? И защитил от Рафаэля?

Я хотела потрогать его рану. Дамиан, поморщившись, убрал мою руку. При взгляде на мой забинтованный палец в его глазах промелькнуло столько боли, что мне захотелось его обнять. И вдруг, прямо на моих глазах, его лицо стало пустым и равнодушным, словно школьная доска, с которой стерли все записи. Дамиан отвернулся.

Похоже, когда становилось особенно тяжело, он просто отключался, блокировал чувства. Так действовал защитный механизм. Я могла только догадываться, каких ужасов навидался Дамиан, работая в Каборасе. Тогда-то он, наверное, и научился выключать эмоции. Я вспомнила, как он отрезал мне кончик пальца, а затем невозмутимо продолжил готовить салат, будто калечил людей ежедневно.

Дамиан поправил подушку. Я поняла, что ему больно лежать лицом ко мне: швы еще не зажили. Поэтому я отвернулась к стене. Он тоже отвернулся, однако пару минут спустя я услышала шорох и ощутила спиной его дыхание. Я перестала быть невидимкой и наслаждалась этим, хотя стоило мне на него поглядеть, и он сразу же ложился на другой бок.

А еще меня мучило беспокойство. Нет, я больше не боялась Дамиана. Я боялась за него.

Всю жизнь меня опекали, подносили все на блюдечке. Открыв буфет, я поняла, что совсем не умею заботиться о других. Я могла приготовить кофе с бутербродом или залить молоком хлопья – не более. Продукты и приправы, лежавшие на полках, несомненно, смешивались в нечто съедобное, но я понятия не имела, как.

Я достала банку томатного супа. Больному суп не навредит. А еще я прихватила пачку крекеров. Пока суп разогревался, я глядела на океан. Лазурные волны в обрамлении белоснежного оконного проема словно сошли со страниц журнала о путешествиях. По кухне кружил тропический ветерок. Интерьер был выполнен в пастельно-землистых тонах, напоминая о марципанах и тыквенном повидле. Вряд ли Дамиан сам выбирал цветовую гамму. Впрочем, в этой комнате он мог отдыхать от холодной, суровой жизни, к которой привык. Здесь все дышало солнцем и теплом.

Когда я вернулась в спальню с подносом, Дамиан встретил меня настороженным взглядом. Ему явно не нравилось зависеть от других, но я-то знала, что под угрюмой маской скрывалась ранимая душа. Он не любил казаться слабым и беспомощным. А я хотела ему внушить, что он достоин заботы и я его не брошу. Несмотря на все случившееся, я на его стороне. Правда, я не знала, надолго ли меня хватит: даже убедить его сесть и позавтракать оказалось непросто.

Я поставила поднос на кровать и подвинула ложку поближе к Дамиану. Он молча на нее посмотрел. Я знала: он думает о том, как точно так же приносил мне еду в каюту, правда, совсем при других обстоятельствах. Наконец заставил себя взять ложку. Подержал ее над тарелкой, затем положил обратно. Что-то незримое его угнетало, и кусок не лез в горло.

Я догадалась: с тех пор как умерла МамаЛу, о Дамиане никто не заботился. Никто не утешал его, не лечил. Долгие годы он жил, не зная ласки, поэтому не понимал, что с ней делать сейчас. Он в одиночку одолел наркобарона, однако простая миска супа взяла над ним верх. Дамиан хотел, чтобы я его возненавидела. Око за око. Такую позицию он бы принял. А доброту вместо презрения принять не мог. Это переворачивало его мир с ног на голову.

Я хотела погладить его пальцы, крепко сжатые в кулаки, успокоить – вместо этого вышла из комнаты. При мне он ни за что не стал бы есть. Когда я вернулась через пару часов, Дамиан уже спал. Таблетки он принял, а вот еда осталась нетронутой.

Рафаэль не лгал: его друг упертый как баран.

Я открывала все новые банки с супом. Уносила все новые подносы с нетронутой едой. Я уже прикидывала, как бы накормить упрямца силой, и тут обнаружила банку с жареным арахисом. Когда Дамиан проснулся, я уже сидела на стуле и смотрела на него.

– Наконец-то. – Я отправила в рот горсть орешков.

Хрум, хрум, хрум.

Он поглядел на меня, затем на фунтик, который я скрутила из обложки журнала, и промолчал.

Я взяла еще горсть.

Хрум, хрум, хрум.

Дамиан должен был проголодаться. Скорее даже умирать от голода. Чертова гордость не давала ему принять мою помощь.

– Я думал, у тебя аллергия на арахис, – выговорил он.

– Ты сам прекрасно знаешь, что нет.

На его лице промелькнула тень улыбки.

Вот оно – воспоминание, которое пробило его броню: о том, как в детстве я стащила с кухни шоколадное мороженое с арахисовым маслом. Я хотела поделиться с лучшим другом, но, когда он забрался ко мне в окно, контейнер уже опустел. Я объелась до тошноты и думала только о том, как бы меня не вырвало. Увы, все закончилось плохо, и Эстебану пришлось помогать мне мыть пол.

– Ты знал про арахис!

Потому он даже бровью не повел, когда я наплела про аллергию.

– Ах ты паршивец!

Рассмеявшись, он поймал орешек, которым я в него запустила.

Дамиан, чтоб его, Кабальеро – рассмеялся! Самый чудесный смех на свете. Сердце у меня забилось быстрее, к горлу подкатили слезы. Чтобы себя не выдать, я положила фунтик с орехами Дамиану на колени и вышла.

Мне нужно было побыть одной и насладиться моментом. А ему нужно было побыть одному, чтобы спокойно съесть орешки, не думая о моей заботе.

Дамиану стало лучше. Теперь он съедал все, что я приносила. Когда в буфете закончился суп, я перешла на жареные бобы, чили, консервированные персики и груши. Потом я напала на золотую жилу: обнаружила в холодильнике готовые обеды, которые оставалось только разогреть в микроволновке. Во мне проснулся гурман: я добавила в макароны с сыром щепотку паприки, а еще положила кусочек брокколи. Впрочем, Дамиан – чертов привереда – сразу отложил его на край тарелки.

Порой, когда он спал, я включала радио. Телевизора в доме не имелось, поэтому приходилось довольствоваться прерывистым голосом диктора. В новостях без конца повторяли мое имя, описывали мою внешность и приметы похитителя. Говорили, что он вооружен и опасен. Прокручивали краткое обращение отца. Он организовал горячую линию и объявил награду за любую помощь. Прошло почти две недели с тех пор, как я пропала, и в папином голосе звучала отчаянная решимость. Он готов был достать похитителя из-под земли, не подозревая, как обстоят дела на самом деле. Отец понятия не имел, что Дамиан – это Эстебан, который хочет отомстить ему за прошлые ошибки. Меня разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, я злилась на отца за ложь, с другой – не сомневалась, что в этой истории не все так просто. Мне так хотелось дать ему шанс объясниться, однако это означало подвергнуть опасности Дамиана. Я не собиралась его подставлять. Он и так долгие годы считал меня предательницей.