Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Ни малейшего понятия не имею, что здесь делаю я в своем дизайнерском блейзере, держащая мужа за руку.

Мы ждем уже три часа. Я смотрю на Рубена, это меня успокаивает. Он не ерзает, не достает телефон. Мне нравится смотреть на его плавные движения, на то, как он поднимает глаза, когда люди приближаются к нам. Нравится, что он пододвигает свою ногу ближе к моей, кладет руку на колено точно так же, как в день нашей свадьбы.

Наконец нас вызывают: мое имя высвечивается на электронном экране над входом в зал заседаний номер два, как будто я в приемной у семейного терапевта или у стоматолога – хотя я избегала посещений стоматолога в течение последних десяти лет.

– Всем встать, – командует секретарь суда.

Я почему-то вспоминаю Blue song, старый хит группы Eiffel 65. Я все еще глупая, незрелая тридцатилетняя личность, которой лишь бы похихикать в суде. Мой разум не воспринимает тот факт, что я обвиняемая, и это я в деревянной клетке, за пуленепробиваемым стеклом.

В ходе процесса не понимаю почти ни слова. Адвокаты и мировые судьи постоянно обращаются к большой черной книге, которая лежит открытой на столе перед ними. Судья надевает очки, прежде чем начать читать. Их слова – поток юридической тарабарщины: смягчающие и отягчающие обстоятельства; риски, связанные с бегством; принципы вынесения приговоров по делам против личности и отсылки к практике королевского суда; провокация; разумная сила; преднамеренность; нанесение тяжких телесных повреждений и преступный умысел.

Я понимаю факты, но они кажутся в лучшем случае фоном для того, что обсуждается. Они не говорят о том, что я шла домой одна или что он следовал сразу за мной. И даже о том, что я сделала. Что толкнула его.

Это о другом. О логике, аргументации и теории.

Смотрю на чистое стекло, на котором ни единого пятнышка. Думаю о том, как им удается поддерживать его таким чистым. Позади меня стоит охранник в темно-синей униформе. Он следит за тем, чтобы я не двигалась, не шевелилась, не бросилась бежать. Потому что я уже несвободна. Не сейчас, не в эти минуты.

Все мое тело покрыто потом. Я стараюсь успокоиться и трогаю руками стекло, пытаясь представить, что я просто в океанариуме или в зоопарке, а под ладонями – прохладный вольер с пингвинами. Мы купим мороженое, а потом поедем домой. Закрываю глаза. Если бы я тогда ушла, если бы всего этого никогда не происходило.

– Джоанна Олива, пожалуйста, встаньте, – просит мировой судья.

В начале слушания моего дела о залоге ее голос был звонким, но сейчас стал приглушенным и хриплым. В зале три судьи, но говорила только она.

Олива. Я так счастлива, что у меня фамилия мужа, что можно было поменять свою простую девичью на его более интересную. Мне она нравится. В конце концов, это фамилия его семьи и все, что за ней стоит: усыновление Рубена; безусловная любовь друг к другу; паб Олива, где он проводил подростком кучу времени, приобретая фантастическую терпимость к алкоголю; изумительно бесстрастное выражение лица и образование, основанное на классических работах. «Р. Олива» иногда мелькает в материалах прессы в статьях о социальной справедливости или о лондонских бандах. Я любила все это и с готовностью стала частью клана Олива. И вот здесь и сейчас я порочу эту фамилию.

Скольжу взглядом по скамейке, по гербу с эмблемой суда, по высоким зарешеченным окнам и по лампам дневного света. Они такие же, как в камере, и меня снова захлестывает паника, но не словно меня накрыло волной, а будто бы я сама спрыгнула с лодки в пучину.

Я никогда не думала об этом, не прорабатывала варианты. Но мой мозг сам все сделал, работая как счетчик излучения, о которым никто не знает, но он скрупулезно собирает все данные.

Пятнадцать лет – пять с половиной тысяч ночей, целый пожизненный приговор, внезапно подумала я. А я провела в заключении всего лишь одну. Я не смогу больше этого вынести, не смогу, не смогу. Хочу освободиться из заточения, вырваться из клетки.

Мировой судья продолжает говорить. Я не понимаю слов, но мне нравится интонация. Почему-то вспоминаются времена, когда мы с Уилфом смотрели футбольные матчи, лежа на животах перед телевизором, и пытались предсказать их результаты по тону комментатора.

Она говорит:

– Тогда как это серьезно…

Остальное остается несказанным, но я понимаю, что это будет: Правительство против Джоанны – счет 0:1.

Судья перечисляет все, что я не делала: не покидала место преступления, не пыталась скрыть улики, не совершала преступлений раньше.

И затем она говорит:

– Обвиняемая немедленно обратилась за помощью.

Я игнорирую это, не позволяя разуму зацепиться, просто стараюсь и дальше держаться, как механическая игрушка.

– Я склонна думать, что, хотя совершенное преступление влечет за собой риск очень длительного тюремного заключения, обвиняемая не должна находиться под стражей в ожидании судебного заседания, – подводит итог судья.

Я смотрю на Сару, надеясь, что все правильно поняла. Она сидит спиной ко мне, голова наклонена, и внимательно слушает судью. Встречаюсь взглядом с Рубеном. На нем рубашка и галстук. Мой муж ненавидит галстуки, снимает их при первой же возможности и всегда выглядит немного неряшливо, даже когда изо всех сил старается сохранять официальный вид.

Судья перешла к условиям залога, но я уже ее не слушаю. Хотя бы временно, но я буду свободна. Не хочу думать о будущем – самом суде и его последствиях. Обещаю себе, что буду думать о сегодняшнем дне: небе за этим окнами, погоде, нашей маленькой квартирке, Рубене. Все это мое на несколько месяцев, взятых взаймы.

Мое дело передадут в суд Олд Бэйли, а затем меня выпустят.

Охранник мягко берет меня под локоть, и как только мы подходим к дверям зала, он выпускает меня, и я остаюсь одна. Расправляю плечи, избавляюсь от его взгляда, от прикосновений, от оков ареста.

Выпущена под залог. Сейчас я свободна.

Но это не настоящая свобода – временная. Это чистилище, где я буду до тех пор, пока все не будет решено окончательно. Сейчас мое положение похоже на пробник свободы, рекламный ролик, временное перемирие, товарищеский футбольный матч на Рождество во время войны.

Врач считает, что на запястье нужно наложить повязку. Мне нравятся ее мягкие прикосновения, обеспокоенное выражение лица, когда я рассказываю, что упала, потому что сильно торопилась.

– Будьте к себе внимательнее, – говорит она строгим тоном учителя.

Когда вернулась домой, Рубен уставился на повязку, и я сказала ему правду – я упала. Только не уточнила о времени и обстоятельствах.

Я не проверяю свой рабочий график дальше, чем на день вперед – этот факт раздражает Рубена, поэтому до понедельника (десятый день времени «После») я не знала, что во вторник у меня выходной.