Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Она меня не видит, не узнает. Не могу заговорить и втягиваю голову, но не перестаю смотреть ей вслед. Мне жаль, думаю я, мне так жаль.

Сара убеждается в том, что кабинки туалетов пусты, и потом ждет меня снаружи. Смотрю на себя в зеркало. Я выгляжу старше. Интересно, есть ли зеркала в тюрьме? Может быть, они слишком опасны, их слишком легко разбить. И возможно, пройдут годы, прежде чем я снова смогу посмотреть себе в глаза. Кажется, я сижу в уборной лет сто, Сара, наверное, гадает, чем я занимаюсь, но мне все равно. Мою руки, притворяясь, что это маленькое мыльце из отеля, заглядываю в каждую кабинку и успокаиваю себя, глядя в зеркало. Все это занимает по меньшей мере десять минут.

Когда я выхожу, то замечаю, что что-то в поведении Сары изменилось: жесты более резкие. Она ведет меня к отдельному столику, Рубен и Дункан сидят напротив нас за другим столом.

– Джоанна, – говорит Сара, – послушайте меня внимательно. – Она судорожно вздыхает, и кажется, что мое тело знает, что она скажет еще до того, как осознает мозг. – Обвинение предложило сделку, основанную на признании вины.

Я не удивлена, поскольку знала, что так и будет. Сара предупреждала, что они могут предложит сделку после того, как изменят обвинение.

– И я думаю, что следует ее принять.

Она выглядит так, словно только что бросила гранату. Я безвольно опускаю руки, шокированная и испуганная. А потом, как будто бы он уже все знает, рядом со мной появляется Рубен. Он фыркает от раздражения.

– Признать?!

– Они предложили лучшую сделку, чем я думала, – объясняет Сара. – Изначально они предлагали вернуться к статье восемнадцать, но я была очень настойчива. Намекнула на вашу заинтересованность, и они предложили статью двадцать.

– Двадцатую статью? Почему вы решили, что я буду в этом заинтересована? Я хочу иметь право голоса на моем же процессе.

– Это обвинение по менее тяжкой статье. Помните ту шкалу, которую я вам показывала? Статья двадцатая – это тяжкие телесные повреждения, Джо.

– Тяжкие телесные повреждения, точно.

– Думаю, что вам следует признать себя виновной, – повторяет Сара, глядя мне в глаза.

Никогда не забуду ее взгляд. Жалость, печаль и вина одновременно. Будто перед ее глазами самая печальная картина, которую только можно вообразить. Ворующий хлеб бездомный малыш в Алеппо. Но кроме жалости есть что-то еще в ее взгляде и напряженных уголках рта. Кажется, это облегчение. Она рада, что все это происходит со мной, а не с ней.

– Признать себя виновной – сейчас? – переспрашиваю я. – Мы же только собираемся начать, и вся эта проделанная работа…

Мои слова звучат жалко, но я думаю обо всех ее заметках, доказывающих, что это было ошибка; аргументах, насколько небезопасно чувствуют себя женщины, идущие домой ночью в одиночестве, насколько они склонны к преувеличениям. «Они не в рамках правового поля, – поясняла тогда Сара, – но это аргументы». Я думаю о заключениях экспертов и пачках бумаг, принесенных в суд в портфелях. И все ради чего? Кажется странным думать о проделанной работе, а не на том, что меня могут отправить в тюрьму. Но я именно этим и занимаюсь и не могу остановиться.

– Ваш приговор будет уменьшен на одну десятую за признание вины в зале суда, – говорит Сара. – И я даже не надеялась, что они предложат статью двадцать.

– Каким может быть приговор?

– Максимальные срок – что маловероятно – до пяти лет.

– А что будет за попытку убийства?

– Шесть лет минимум. Но в вашем случае – лет десять.

Я закрываю глаза. Надо было спросить еще месяц назад, подготовиться, не игнорировать.

– Поэтому они изменили статью, по которой вас обвиняют, – говорит она. – Чтобы вы с большей вероятностью заключили сделку. И это хорошая возможность. Они сильно снизили планку, Джо.

Я замираю. Сара воспринимает это как недопонимание и протягивает мне руку, как знак примирения. Рубен рядом со мной неподвижен. Его шея покрывается пятнами, как всегда, когда он начинает закипать. Краска подбирается к его ушам. Он паникует, как и все мы. Он думает, что я отправлюсь в тюрьму.

Перехватываю взгляд Сары. Пришло время вопроса, который я должна была озвучить месяцы назад.

– Что бы сделали вы? – спрашиваю я.

– Смотрите, Джо, – говорит Сара и потом, точно так же, как сообщающий плохие новости доктор, тянется через стол и берет меня за обе руки.

Рубен отодвигается с пути, смущенный. За нашими спинами появляется Дункан и слегка откашливается. Но для меня есть только мы с Сарой.

– Скажем так, есть следующие три года. И есть следующе двадцать лет. Выберите один вариант.

– Понятно.

– Это как ставки в казино.

– Как вы думаете, меня могут оправдать?

Она смотрит мне прямо в глаза:

– Я думаю, вам стоит признать вину.

– А есть ли шанс, что они закроют дело?

– Нет.

Огонь надежды внутри меня гаснет.

– Маловероятно. Они могут быть снисходительны при вынесении приговора. Никогда не знаешь наверняка. Они должны принять во внимание все факты. И еще будет сокращение срока за признание вины. И статья двадцать – это уже не так серьезно… Нет никакого риска, что ты получишь огромный срок.

– Может быть, они не уверены в себе? – спрашиваю я с надеждой. – Может быть, поэтому они и предложили сделку.

– Не стоит даже начинать эту игру. Думаю, следует согласится, Джо.

– Что мне грозит?

Рот, горло, глаза и грудь наполняются слезами. Чувство пустоты исчезло, но его заменило что-то еще. Может быть, шок? Я не знаю, я никогда не думала, что это произойдет. У меня с собой все мои вещи: сумочка, «айфон». Я думала, что могу отправиться в тюрьму, но не сегодня. Я думала, что будет несколько заседаний.

– Пять лет. Выйдете через два с половиной года, по особому разрешению.

Два Рождества.

Два лета.

Почти тысяча дней.

Если бы я увидела процесс по своему делу по телевизору несколько месяцев назад, я бы удивленно подняла брови. Решила бы, что женщина заслуживает больший срок. Она ведь серьезно ранила человека. «Его жизнь никогда не будет прежней», – заявила бы я. Как, ради всего святого, я могла быть так уверена? Думала ли я, что год – это нечто большее, нежели оборот Земли вокруг солнца? Думала ли я, что годы в заключении пройдут быстрее, что люди перестали быть людьми, совершив ошибку? Я не знаю. Но когда с этим сталкиваешься, выясняется, что годы – это годы. Два с половиной года, огромное количество времени. Но, рассуждая логически, я понимаю, что это лучше, чем десять лет. Ставки слишком высоки.

– Гипоксия, – говорит Сара. – Это сильный аргумент. Они будут утверждать, что вы оставили его в воде на слишком долгое время, и их эксперт это подтвердит. Они будут упирать на то, что вы знали, что там крутые ступеньки и лужа. Они спросят вас, понимаете ли вы, что будет, если упасть без сознания лицом в лужу. Они спросят, знали ли вы, что шел дождь, и когда вы ответите утвердительно, знаете ли вы, что после него остаются лужи. И тут вы попадетесь, даже если скажете, что вытащили его немедленно. Они скажут, что хватило бы и одного вдоха, чтобы утонуть. Они скажут, что вы должны были об этом знать, что вы видели, как он задыхается, потому что его грудь поднималась и опускалась слишком резко. Или заявят, что вы лжете. А на самом деле стояли там, глядя, как он умирает. И у вас не будет ответа, и неважно, что скажут эксперты. Они будут утверждать, что это было намерение на убийство. Гипоксия – сильный довод.