Альбина Нури - Узел смерти

Чак и сам не понимал, что лучше – проговорить вслух или промолчать. Подумал и решил, что рассказать можно. Это ведь как с уборкой: вымоешь пол, вынесешь мусор, и дышать легче. Так и тут: надо убрать всю муть, выпустить из себя.

Говорил Чак долго, почти час. Старался ничего не упустить, на Ивана Игоревича не смотрел, чтобы не сбиться. Если бы прочел на лице своего старшего друга и покровителя недоверие или насмешку, если бы почувствовал, что тот не верит, не смог бы закончить.

Когда поднял глаза на тренера, увидел, что тот смотрит сочувственно, понимающе и как-то очень участливо.

– Не верите, – с угрюмой обреченностью констатировал Чак. – Думаете, раз в дурке лежу, то псих.

– Нет, что ты, – досадливо поморщился Иван Игоревич. – Не думаю я ничего такого! Но ты же умный парень, должен понимать: все, что с тобой случилось, сильно тебя подкосило. Вот твое подсознание и выдумало это…я уж не знаю, как правильно сказать… чудовище. Я думаю, ты сердишься на сестру, с нее ведь все началось. Вот она тебе и виделась в таком обличье. – Тренер вздохнул. – Я не специалист, конечно…

– А говорите, как мой врач, – заметил Чак.

Иван Игоревич смешался, но поспешил взять себя в руки.

– Ты знаешь, какие фокусы с нами психика может выкидывать, на что мы способны! Особенно в стрессовой ситуации. Я как-то читал, у одной женщины ребенок под машину попал – автобус ему на ногу, что ли, наехал. Так она подскочила и приподняла его! Вместе с пассажирами!

– Я ничего такого не делал. – Чак уже жалел, что взялся откровенничать.

– Транспорт ты не поднимал. Но ты – бессознательно, конечно! – выдумал то, чего не было, чтобы защитить себя, спасти.

Наверняка после того разговора Иван Игоревич обсудил все с лечащим врачом Чака, потому что тот нет-нет да затрагивал вопрос о том, как изменилась Тася, что Чак чувствовал к ней и прочее в том же духе.

Но, в общем, жизнь в клинике была, в каком-то смысле, спокойнее, чем последние месяцы дома. Лекарства притупляли боль от потери мамы, единственного родного человека, и чаще всего Чаку удавалось поспать.

Но все же ночи пугали – и Чаку было, чего бояться. Он видел тени, что плясали в углу палаты, и ждал, что однажды они сплетутся в клубок и превратятся в злобную демоницу.

Врачи полагали, что Чак не помнит случившегося той ночью, но это было не так. Он все прекрасно помнил – даже слишком хорошо. И понимал, что тварь, погубившая его семью, вернется.

Только на этот раз Чак будет готов.

Миша отвел телефон от уха и взглянул на экран. Так и есть – немудрено, что он решил, будто это Илюхин городской, домашний. Отличается всего одной цифрой. Значит, звонят из соседской квартиры, и понятно уже, кому принадлежит тонкий голосок.

– Привет, Томочка.

Ее все называли только Томочкой, она даже представлялась именно так, уменьшительно-ласкательно. Была она маленькая, кукольно-милая: крупные локоны кольцами, удивленно взирающие на мир голубые глаза, короткий носик, карамельно-розовые губки. Томочка была немного моложе Ильи и Миши, работала то ли воспитательницей, то ли методистом в детском садике и жила на одной лестничной клетке с Ильей в тесной «однушке» с бабушкой и котом.

Миша познакомился с Томочкой несколько лет назад, когда Илья стал снимать квартиру. То, что она влюблена в него, было очевидно всем и каждому по тому, как затуманивались Томочкины ясные глаза, как она краснела, глядя на Илью. Правда, Илья ее чувств не разделял, но Томочка не теряла надежды.

– Ты удивишься, почему я звоню, Миш, просто…

Он по голосу слышал, как сильно она нервничает.

– Что такое, Томочка?

– Я тебя сегодня видела. Когда ты приходил. Выглянула в окно – ты к машине шел. Илюша тебе не открыл?

– А он дома был?

Миша чувствовал, что сбит с толку.

– Он и сейчас там, наверное.

– Погоди, я приеду. Поговорим с тобой. Твоя бабушка не будет сердиться?

– Она умерла полгода назад, – грустно проговорила Томочка.

Во второй раз Миша подъехал к дому Ильи около десяти вечера. Окна его квартиры выходили на другую сторону, так что он не знал, есть ли кто-то дома.

Томочка открыла дверь подъезда, едва он успел нажать нужные кнопки на домофоне, и встретила Мишу возле квартиры. Она была такая же сахарно-воздушная, как всегда, только вдобавок вибрирующая от волнения.

– Зайди сначала ко мне, – быстро сказала она, покосившись на дверь Ильи.

Девушка посторонилась, и Миша вошел.

– Чаю хочешь?

– Какой чай? – Он нетерпеливо дернул плечом. – Илья на работу не ходит, телефон отключен. Наврал мне, что в командировку едет.

Томочка прислонилась к стене.

– Командировка, как же! Связался с этой… – Она скривила губы и впервые на Мишиной памяти произнесла грубое слово: – Шлюхой.

«Сильно!» – подумал Миша.

Илья, помнится, восхищался Настей и говорил, что она «не такая».

– Ты ее видела?

– Ясное дело! Сразу поняла, что он… – Глаза Томочки наполнились слезами. – Что у него появился кто-то. Видела, как он шел вечерами на свидание. – Щеки ее порозовели. – Ты только, пожалуйста, не думай, что я за ним следила! Просто у меня окна во двор! Я случайно. Понятно было, что он к девушке. Походка совсем другая, да и вообще… А потом я их встретила.

Ревность и обида прорвались сквозь тонкий флер мнимого спокойствия.

– Ты бы ее видел! Страшная, как атомная война! Тощая, черная, длинная, как кочерга. Они к нему шли, а обратно… Она у него ночевать осталась, точно говорю!

Миша слушал Томочку, и ему было жаль ее. Томочкино горе было неподдельным, но у него отлегло от сердца. Видимо, Илья просто втрескался по уши в эту «страшную» (на ревнивый Томочкин взгляд) Настю, потерял голову. На него это не похоже, конечно, но влюбленные и должны вести себя необычно, не так, как всегда.

– Он с тобой говорил о чем-нибудь?

Томочка обиженно поджала губки.

– Как будто и не узнал меня. Посмотрел и отвернулся. Он только на нее и пялился, прямо лебезил перед ней. Под ноги не глядел, даже споткнулся, чуть не упал. А страхолюдина эта… Глаза злые-злые. Идет и косится – меня прямо передернуло.

– Больше ты их не видела, – уточнил Миша.

– Зато слышала! Сегодня вечером, например. Он говорил ей что-то, она отвечала. Видно, переехала к нему.

Выходит, с Ильей все нормально. Поговорить бы с ним, конечно, но не будешь же ломиться в квартиру, если он не хочет открывать.

– Томочка, ты сможешь ему передать, что я заходил? Пусть позвонит мне.

– Я утром рано на работу ухожу. А возвращаюсь вечером. Могу, конечно, позвонить к нему, только он вряд ли откроет. Тебе же не открыл. Ему теперь никто не нужен. Если только случайно встречу – тогда скажу.

Миша подумал и попросил у Томочки бумагу и авторучку. Написал записку, сунул Илье в дверь. Станет открывать – она и выпадет.