Альбина Нури - Узел смерти

«Ее трудно винить», – подумал Миша.

– На сей раз ее мольбы были услышаны. – Голос Белкина стал сухим и скрипучим, как песок у реки. – Тасины мучители вернулись, только их было не трое, а двое, третий попал в небольшую аварию, машину помял. Она лежала, и они подошли ближе. Один, Сивко его фамилия, склонился к ней – подумал, умерла, не дышит. И тут она вскочила – позже он говорил, «извернулась, как кошка», ударила его с такой силой, что он отлетел к стене и стукнулся спиной, затылком. Позже выяснилось, что у Сивко трещина в черепе и поврежден позвоночник.

– Господи, – выдавил Миша.

Разве хрупкая, обессилевшая от побоев, полумертвая от холода, голода и жажды девушка может сделать такое голыми руками со здоровенным мужиком?

– Сивко и понять ничего толком не успел, все было очень быстро. Второй растерялся, так и стоял, как вкопанный. Сивко сказал, что Тася подлетела к нему и… – Белкин слепо пошарил рукой по столу, взял рюмку, но больше наливать не стал. – Сестра вцепилась ему в горло. Можете проверить по своим источникам, это правда. Она вгрызлась в него, как дикий зверь, прокусила артерию, рванула ее зубами. Он закричал, упал, а Тася навалилась сверху, продолжая терзать его. Сивко не мог пошевелиться, пытался встать, но не сумел, потерял сознание. Тася выбежала из склепа, добралась до ворот кладбища, села в машину, на которой приехали эти двое. Добралась до милиции, рассказала, где ее держали.

Белкин обессиленно замолчал.

– Что стало с насильниками? – спросил Миша.

– Один умер от потери крови. Сивко и третьего негодяя, Дергачева, арестовали. Громкое было дело.

Белкин снова умолк. Миша подождал, пока тот соберется с мыслями.

– Они оба умерли, не дожили до суда. Дергачев повесился, а у Сивко в госпитале сердечный приступ случился. Мы об этом узнали, когда у нас самих в доме творилось… то, о чем я рассказывал. Все случилось после того, как Тася сбежала из дому на кладбище. Убила их, потом маму, а потом заставила меня убить ее саму. Ей нужно было умереть именно так, чтобы обрести полную силу, возродиться и обитать где-то… – Он содрогнулся всем телом. – Где-то рядом с нашим миром. Но время от времени она возвращается сюда, убивает людей, причиняет им боль. Это и есть цикл.

Не сразу, но до Миши дошел смысл его слов.

– То есть вы хотите сказать, что все эти люди не самоубийцы? Что она не доводила их до самоубийства, а убивала сама?

– Конечно, – отозвался Белкин.

Мише захотелось еще настойки: внутри поселился холод, который требовалось растопить. Слушая все это, Миша не понимал, верит ли словам Белкина. Пока он просто слушал, не пытаясь анализировать.

– С чего вы взяли, что она убила своих мучителей?

– Конечно, я не могу знать на сто процентов, но учитывая все, что случилось потом… То существо, в которое она превратилась, не стало бы ждать человеческого суда. Тася хотела вынести свой приговор. Матери сказали, что Сивко перед смертью двинулся рассудком. Он не мог оставаться один, боялся темноты, плакал, как ребенок. Адвокат звонил матери по его просьбе: Сивко умолял о прощении.

– Это обычное дело, – сказал Миша, хотя опыт его был основан не на практике, а на просмотренных и прочитанных детективах.

– Вы не поняли. Сивко не о приговоре беспокоился. Он хотел, чтобы Тася оставила его в покое, молил передать это ей. Говорил, что не спал уже несколько недель, потому что Тася стоит в дальнем, самом темном углу, и смотрит на него. Стоит ему закрыть глаза хоть на минуту, как она приближается. Каждый раз, когда он смыкает веки, Тася оказывается чуть ближе. Когда она стояла уже в шаге от него, Сивко и уговорил адвоката на звонок. Защитник собирался настаивать на экспертизе о невменяемости подсудимого, но не успел. В ночь после того телефонного разговора Сивко скончался.

«Видимо, она не вняла просьбе и сделала последний шаг», – продумал Миша.

– Она добралась до него, – вторя его мыслям, сказал Анатолий Петрович.

– Или он просто сошел с ума. А Дергачев?

– Если бы не сходство их историй, можно было бы согласиться с вами. – Белкин дернул углом рта. – Но Дергачев оставил предсмертную записку. У меня ее нет, так что вам придется поверить мне на слово. Уверяю вас, я не лгу.

– Что он написал?

– Писал, что не может жить в таком страхе. Что он никогда не бывает один: Тася стоит рядом, но только это уже не человек, а демон. Ночами она склоняется над ним и шепчет, и мучает его, не давая спать. Самое жуткое, что он описывает «демона» так, как выглядела Тася в последние недели перед смертью: тощее, вытянутое тело, непропорционально длинные руки, лысый череп, черные десны, острые кривые зубы.

Белкин порывисто встал, налил воды прямо из-под крана, выпил жадными глотками.

– Это не совпадение, согласитесь. Если, конечно, поверить, что я не сошел с ума и не выдумал все это.

«Вот именно!»

– Вы верите мне, Михаил?

– Не знаю, – чистосердечно ответил он. – Нужно все обдумать.

Белкин поставил стакан на стол.

– Спасибо за честность. Только не тяните с обдумыванием. У вашего друга не так много времени. Вы не замечали, у него есть на теле повреждения?

– Повреждения? Какие?

– Разные. Следы от щипков, сигаретные ожоги, порезы, синяки. На последней стадии, незадолго до убийства, это существо заставляет людей причинять себе боль. Почитайте протоколы вскрытия. Я видел, разумеется, не все, но в тех, что попали мне в руки, описывались всевозможные свежие повреждения. Они всегда находились на тех местах, куда человек мог легко дотянуться руками, так что не было сомнений: погибшие наносили их себе самостоятельно. Никто не придавал этому значения: человек, лишивший себя жизни, мог наказывать себя и таким способом. – Белкин посмотрел Мише прямо в глаза. – Но я вам точно говорю: если раны появились, значит, жертве осталось недолго.

Когда его гость ушел, Анатолий Петрович закрыл за ним дверь и некоторое время стоял в прихожей, глядя в одну точку, будто думал, что Миша может вернуться.

Но, разумеется, тот о возвращении не думал и, наверное, уже садился в машину, чтобы ехать домой. Поверил ли он? Как знать. В мысли к другому человеку не заглянешь.

Белкин вздохнул и отошел от двери. Было уже поздно, время клонилось к полуночи, но спать не хотелось. Он был возбужден, взбудоражен: нервы на взводе, на месте не усидеть. Может, это от того, что он впервые за долгие годы рассказывал о случившемся с Тасей, с мамой, с ним самим.

Ему пришлось вытащить воспоминания из глубин памяти, он с трудом и болью выволакивал упирающуюся, немыслимую, невероятную правду на свет из темного подземелья, куда запрятал ее давным-давно.

Да, Анатолий Петрович в последние полтора десятка лет вел свои записи, но, даже записывая, старался не подпускать случившееся слишком близко, чтобы не воскрешать в душе того, что было похоронено и надежно спрятано.