Минка Кент - Девушки из хижины [litres]

– А как отнеслась к этому Кейт? – спрашивает муж.

– Она, конечно, огорчилась, но поняла меня. Сказала, приедет сюда на несколько недель, если мне хочется, – отвечаю я. И это правда. Кейт, естественно, по моему голосу почувствовала что-то неладное, но тогда я ей не могла сказать. Такие вещи с лучшей подругой по телефону не обсуждают. О них говорят при личной встрече, и только когда у вас достаточно доказательств, что вы не скучающая домохозяйка, устраивающая драму из-за того, что ей одиноко.

– Может, все-таки поедешь, хотя бы на несколько недель? – предлагает он. – Максимум на месяц.

Я усмехаюсь, машу рукой как можно небрежнее.

– Ты слишком беспокоишься.

– Боюсь… боюсь, я просто не понимаю, – возражает он. Тот факт, что он не хочет согласиться, настораживает, но отнюдь меня не удивляет. Во всяком случае, только подтверждает мои ожидания: он хочет, чтобы я уехала.

Возможно, ему это даже необходимо.

Поворачиваюсь к Бранту и с улыбкой спрашиваю:

– Есть что-то предосудительное в стремлении провести побольше времени с мужем?

– Конечно, нет. Я просто опасаюсь, что твоя… хандра… вернется и возьмет реванш.

Мне вспоминается зима того года, когда мне удалили матку. Все началось с сильнейшего кровотечения, от которого я без сознания рухнула на пол. Брант доставил меня в местное отделение неотложной помощи. Все случилось быстро, как в страшном сне, о котором лучше забыть.

Смутно помню, что даже днем восемьдесят процентов времени спала, восстанавливаясь после операции. Исхудала так, что одни кости остались. Те крохи энергии, что меня не покинули, тратила, вслушиваясь в телефонные разговоры Бранта с моим врачом, доносившиеся из соседней комнаты. Тогда он переживал за меня, волновался, что я не справлюсь, не стану снова той девушкой, на которой он женился, не буду больше смеяться. Он все время повторял слово «травматический». Думаю, однако, что людям и через худшее доводилось проходить.

В конце концов, я же выжила.

Но больше всего мне запомнилось из того периода жизни, что Брант легко мог отказаться от меня, передать родителям и умыть руки, но все же этого не сделал.

Он остался.

И заботился обо мне.

Он любил меня, несмотря ни на что. Несмотря на рыдания, кошмары про пустые коляски, перепады настроения и апатию.

– Прошло много времени с тех пор, как это случалось, – напоминаю я ему. Та первая зима была ужасной, и мне до сих пор кажется, что летаргическое состояние было спровоцировано гормональным дисбалансом после операции. Хотя на стенке у меня не висит медицинский диплом Гарварда и мои предположения всегда можно опровергнуть.

– Правильно. Потому что на зиму ты всегда уезжала к Кейт. – С самого начала разговора он не отворачивается от меня, а сейчас уперся кулаком в бок. В нем закипает раздражение, и оно вот-вот прорвется. – Уверена, что этого хочешь?

Взглянув на него, спрашиваю с улыбкой:

– А что? Это спутает твои планы на зиму?

– Ник… – Он мрачнеет и не отвечает на улыбку. Похоже, ему не нравится, что я не воспринимаю всерьез его озабоченность. – Я пытаюсь вызвать тебя на откровенный разговор, и этот предмет для меня в высшей степени важен.

Сердце у меня сжимается. Убеждена, что в словах его присутствует скрытый смысл. Он волнуется не столько обо мне, сколько о том, что я могу узнать его тайну.

– Пожалуйста, не делай из мухи слона, – прошу я. – Я долго над этим думала. Уже десять лет я на антидепрессантах и хочу узнать, сумею ли вынести зиму здесь. Если придется туго, обещаю, что ты посадишь меня на ближайший самолет до Майами – возражать не стану. Просто… позволь мне понять, способна ли я на это. Я, по крайней мере, хотела бы попробовать.

Зеленые глаза Бранта теплеют, он берет мою руку, подносит к губам, целует.

– Я так тебя люблю, Ник. Прости. Я просто… Я беспокоюсь.

– Излишне, – добавляю я, наклоняя голову и надувая губки. Пусть думает, что меня это скорее умиляет, чем раздражает.

– Излишне, – вторит он, целуя мои пальцы. – Просто я хочу, чтобы ты была счастлива. И не знаю, что буду делать, если с тобой что-то случится.

Солнце заглядывает сквозь занавески над кухонной раковиной, и незнакомец принимается шаркать по нашей лачуге. От этих звуков Сэйдж просыпается.

Я не спала.

Обняв сестру, чтобы не пугалась, наблюдаю, как чужак шарит в шкафах с посудой, роняя на пол стаканы и переворачивая тарелки.

– Еды у нас не так много, – говорю, садясь в постели. – Если вы это ищете.

Он сопит.

– У вас должно что-то быть. Не живете же вы на воде и воздухе.

Отвернувшись от меня, незнакомец смотрит в кухонное окно на загон с козами. Не могу позволить, чтобы он их забил. Они не на мясо, а на молоко, которое мы используем для стряпни, выпечки, приготовления домашнего сыра и масла, а также мыла. Каждые несколько месяцев Мама относит продукты снабженцу, тому человеку, который доставляет нам все необходимое, и тот продает их на рынке. Все наши изделия мы перевязываем цветным шпагатом и освящаем молитвой.

Козы – источник нашего существования.

Потеря даже одной козы недопустима.

– У нас в погребе есть немного картошки, – говорю я, выскальзывая из постели.

Пересекаю комнату, начинаю натягивать ботинки, и тут на меня падает тень чужака.

– Погоди, – произносит он.

Молчу, отвожу взгляд. От его острых прищуренных глаз во мне закипает желчь, подступает к горлу.

Он слегка усмехается, упирает руки в бока.

– Вам, девочки, не нужно так меня бояться.

Говорил волк ягненку…

– Вы трясетесь не переставая с того момента, как я здесь появился. Это наводит на мысль, что вы попробуете сделать какую-нибудь глупость, если вас выпустить. Я не за тем пришел, чтобы вредить вам.

– Тогда зачем вы пришли? – Заставляю себя посмотреть на него и вздрагиваю от напряжения.

– Прямо сейчас мне нужен хоть какой-нибудь завтрак, – отвечает он, отступая. – Раз уж идешь, зайди в курятник.

Тут я вспоминаю, что у нас осталось всего две курицы, а значит, на день получается два яйца. Уверена, что чужак съест оба.

– Иди, – указывает он на меня. – И чтобы через две минуты вернулась.

Он смотрит на сестру, потом переводит взгляд на меня – наверное, угрожает? И уже через секунду отодвигает мамину кровать от двери.

Набрасываю куртку, завязываю шнурки и с корзиной в руке выхожу на холод. Безжалостный ветер разбрасывает волосы по лицу, пока я тащусь по мокрому дерну. В курятнике меня встречает кудахтанье леггорнов, и я кладу в корзинку два теплых яйца.

По пути назад беру из погреба три маленькие картофелины и немного козьего масла для жарки.

Вернувшись в хижину, вижу, что чужак умывается над нашим тазиком, пользуясь маминой розовой зубной щеткой и смешивая чистую воду с грязной, стекающей с его рук и лица. Значит, позже придется сходить на колодец, если отпустит.