Алекс Д - Выжившая

– А если ошибаешься ты?

– Если ошибаюсь я, то один из вас останется там навсегда.

Я стою у противоположной стены, наблюдая, как Оливер срезает болгаркой недавно спаянные швы по периметру замурованной двери. Грохот и рассыпающиеся огненные искры, тяжелый запах плавящегося металла. На вкус как кровь. Серый пепел пыльным облаком ложится на волосы, тлеет на белых туфлях, крошечные паленые дырочки от отлетевших окалин остаются на нежно-розовом подоле. В глазах рябит, прозрачный дым поднимается к потолку. Кашляю, чувствуя, как в горле собирается горечь. Оливер работает быстро, сосредоточенно, уверенно. Меня должно пугать, что он не сомневается, но не пугает.

Я отстраненно наблюдаю, как мужчина разрушает то, что с таким усердием строил. Скинув пиджак и засучив рукава. Элегантная небрежность. Ему даже идет. Белая рубашка взмокла от усердия и стала пепельно-серой от осевшего на нее металлического пепла, мышцы спины и плеч бугрятся под липнувшей к телу тканью. Я считаю минуты, оставшиеся до неминуемой метаморфозы, которая должна вот-вот наступить. Дилан будет в шоке, увидев себя таким грязным.

«Вернись ко мне».

Я чувствую, как горят навечно запечатленные, врезанные стальным пером слова на моей спине. Я верю только в них и до рези в животе боюсь, что опоздала, что Оливер успел уничтожить ту часть себя, которую я смогла рассмотреть сквозь плотные слои темноты, услышать и полюбить, вопреки его звериной сущности.

Нетерпеливо поддаюсь вперед, когда Оливер заканчивает. С помощью обломка железной арматуры с режущим слух скрежетом открывает дверь. Его фигура в образовавшемся черном проеме окутана грифельно-сизым дымом. Есть во всем происходящем нечто мифическое. Я на пути в преисподнюю в сопровождении одного из павших ангелов.

– Ты готова? – отбросив в сторону тяжелый прут, Оливер протягивает мне руку. Его взгляд сверлит меня насквозь, как только что вращающимся стальным диском резал металл. Он не спрашивает, уже нет. Спокоен и страшен.

В моей голове нет ни одной мысли о побеге и спасении. Инстинкт самосохранения уничтожен смертельным, ядовитым вирусом безумия. Я снова выбираю красную таблетку и слепо, без страховки, охваченная смертельным предвкушением, прыгаю прямиком в кроличью нору, в распахнутые сумрачные объятия неизвестности.

Двадцать четыре ступени до эпицентра, еще одна дверь, стальная решетка, два замка. Оливер открывает их играючи, легко. И мы ныряем в угольно-черную тьму, густую, холодную, неподвижную. Он сжимает мою руку в своей горячей живой ладони, и мы шагаем дальше, вглубь, в стерильную, безмятежную тишину, спокойную, мертвую, равнодушную. Тоскливые полутени, клубящиеся по углам, – единственные безмолвные обитатели. Они встречают нас с холодным, равнодушным любопытством.

– Никого нет, – пройдясь взглядом по знакомым очертаниям комнаты, озвучиваю то, что и так знала. Оборачиваюсь к Оливеру и выжидающе смотрю в мерцающие во тьме глаза. Я вижу его так же четко, как при свете дня. Каждую морщинку, движение век и оттенок сдерживаемых эмоций.

– Он здесь, – гулко отвечает Оливер. Его голос звучит неправильно. Иначе. Все иначе в вскрытой клетке без ее главного надзирателя и единственного узника.

– Конечно, он здесь, – отзываюсь с нарастающей злостью. Мне хочется кричать и плакать, требовать ответов, бросаться созревшими в голове обвинениями, но я, словно парализованная болью, скованная страхом, стою и смотрю на него, а хочу видеть совсем другого. – Он здесь, – негромко и твердо повторяю я. – Передо мной.

– Нет, Шерри, – Оливер отрицательно качает головой.

Собираюсь оспорить абсурдное утверждение, но непроизвольно вздрагиваю, когда позади раздается легкий шорох. Оцепенев и утратив способность мыслить, я чувствую, как все волоски на моем теле встают дыбом. Резко оглядываясь, концентрируюсь на мелькнувшей тени над заброшенным своим безумным автором столом.

Оливер опережает меня и оказывается там быстрее, чем я. Поворачивает лампочку, рассеивая черный сумрак. Впав в молчаливый транс, я безучастно смотрю на серую кошку, с бархатистым мурлыканьем трущуюся о раскрытую ладонь Оливера Кейна. Его пальцы мягко и ласково гладят маленькое чудовище по холке. Мохнатые ушки прижимаются к мордочке. Когда мой и кошачий взгляды встречаются, мурлыканье сменяется предупреждающим шипением.

– Почему она меня ненавидит, а тебя нет? – очнувшись от временной спячки, с раздражением спрашиваю я, непроизвольно почесывая заживающие царапины на запястьях.

– Кошки сами выбирают, кого любить, – отзывается Оливер, успокаивающе лаская наглую злобную тигрицу за ушком. – Как и люди.

– Ты собирался замуровать ее здесь. Это бесчеловечно, – холодно напоминаю, почему у глупой кошки нет ни малейшего повода любить его.

– Она сделала свой выбор , – обернувшись через плечо, невозмутимо отвечает Кейн.

Я медленно, с опаской приближаюсь к столу, настороженно наблюдая за непредсказуемым животным. Шерри заметно волнуется, бьет хвостом по столешнице, ненароком задевая страницу, и та слетает и прямиком мне под ноги.

– Тихо, Шерри, хорошая девочка, – Оли успокаивает дикарку обезоруживающе-нежным голосом. На кошек он воздействует благотворнее, чем на меня. Шипеть она прекращает, как и коситься в мою сторону. Наклонившись, я подбираю страницу, надеясь прочитать очередное путаное послание от Дилана, но лист девственно пуст, а я морально уничтожена.

«Если бы ты была слепая, могла бы прочитать слова пальцами», – вкрадчиво подсказывает голос моей памяти.

Опустив ресницы, дотрагиваюсь трясущимися подушечками пальцев до пустой страницы, медленно веду вверх-вниз, пока не нащупываю выпуклые неровности. Сердце оживает, усиленно бьется о ребра, и я жадно вдыхаю воздух одной грудью, чувствуя себя отчаянно живой и уничтоженной одновременно.

Дилан не солгал. Слова существуют, даже если их нельзя прочитать глазами.

«Вернись ко мне», – гласит выцарапанная надпись.

Я здесь, в самом центре его разума, но опоздала на целую жизнь.

– Нет, – отчаянный вопль рождается в груди и вырывается наружу. – Нет, – сминая лист в кулаке, я швыряю бумажный комок в лицо неумолимо надвигающегося Оливера Кейна. Его взгляд – отражение всех притаившихся теней рукотворной тюрьмы. Бежать бессмысленно. Он не отпустит. – Почему? Почему ты сдался? Это и есть твоя свобода? Проиграть, исчезнуть? – я пячусь назад, к невидимой взгляду двери в стене. Она не спасет меня, даже если удастся запереться изнутри. Только отсрочит мучительный конец. Оливер Кейн вырежет замки, а потом возьмется за меня.

Тьма сочится из немигающих глаз надвигающегося хищника, тьма плывет, клубится, уплотняется вокруг меня. Я не чувствую ног и собственного тела, меня окутывает аромат гортензий, навязчивый, приторно-сладкий. Мед и ваниль. Он похоронит меня там… под оранжереей.