Олег Рой - Дважды два выстрела

Ей полагалось стать балериной — двух художниц на одну семью многовато, поэтессы нынче не слишком в фаворе, а уж писательниц и вовсе как собак нерезаных. Одну из лишних комнат второго этажа отделали под балетный класс — так же, как чуть раньше подготовили персональную студию для Софи — подобрали хорошую преподавательницу для персональных занятий, а что девочка не проявляет энтузиазма — подумаешь, пустяки какие! Привыкнет.

Не проявляет энтузиазма, как же! Когда ее приводили в балетный класс — сама она не шла ни в какую — ложилась на идеальный паркет и застывала в неподвижности. Попытки приохотить ее к занятиям в группе заканчивались так же.

Пришлось от балета отказаться. Как, впрочем, и от всех других вариантов. А в итоге — даже и от рисования, к которому поначалу капризная девчонка, казалось, проявляла интерес. Но сидеть над рисунком часами, как Софи, ее «копия» не желала. Едва в очередном эскизе что-то шло «не туда», скомканный лист летел в угол, а Николь хватала следующий.

Все-таки с ней было очень трудно.

Хотя Аннетта Игоревна никогда не жаловалась. Как можно?! Да и кому? Люди делятся на тех, кто способен понять, и всех остальных — не имеющих, разумеется, никакого значения. А если тех, кто «способен» вовсе нет? И какой смысл жаловаться? Вот то-то же.

Когда Никки пропала, Аннетта Игоревна едва не впала в панику. Впервые в жизни она не видела ясно — что делать. Как будто из-под ног выбили почву.

Девчонку привезли на милицейской — на милицейской! — машине. Грязную, ободранную, чуть не в лохмотьях, с колтунами в свалявшихся волосах. Аннетта Игоревна шагнула к ней:

— Боже мой! — и осеклась, чувствуя, как дрожат губы, а под ключицами ломается тоненькая ледяная иголочка.

Николь подняла глаза… Ни намека на стыд или хотя бы мольбу о сочувствии — высокомерный прищур и наглая ухмылка.

Невыносимая девчонка! Невозможная, неуправляемая, безнадежно испорченная…

Софи, должно быть, заметила, как она побледнела — кинулась поддержать:

— Мамочка!

У Аннетты едва хватило сил, чтобы, отстранив ее, уйти к себе в комнаты — прямая спина, высоко поднятая голова, ровный шаг. Как у марионетки. Да, она сама себе казалась марионеткой. Марионеткой с оборванными, перепутанными нитями. Ничего. Мало ли что покажется в тяжелую минуту. Надо просто держаться и продолжать делать то, что считаешь необходимым.

После той ужасной — ужасной, ужасной! — выставки… после того, что произошло… все изменилось. Даже думать об этом было страшно, но и не думать было нельзя. Так странно… На нее снизошло какое-то необъяснимое спокойствие. Как будто удалили бесконечно нарывавший зуб — и опухоль еще не спала, и ранка саднит, но одно лишь избавление от мучительно дергающей боли кажется едва ли не счастьем.

Она даже мысли старалась не допускать, что ошибается… ошиблась… Нет-нет! Этого не может быть! Уже скоро все станет идеально. Если бы только не эта следовательша. Что за профессия для девушки, право слово?

Эта дура угрожала разрушить все. Когда все только начало налаживаться!

Главный вопрос следствия, учили ее — как именно произошло то, что произошло. И сейчас, раскладывая так и эдак обстоятельства галерейного убийства, Арина никак не могла на этот вопрос ответить. Хотя, казалось бы, чего проще: некто в дождевом сумраке подобрался к клубящейся возле сияющих витрин толпе, дождался, пока в освещенном пространстве не появятся девушки, выстрелил… Ну да, еще как-то устроил, чтобы в нужный момент свет погас, но это вопрос технический, короткое замыкание при некоторой изобретательности можно в любой момент устроить. Или не короткое замыкание, а наоборот, вроде мокрой бумаги, подложенной в патрон лампочки: вот она горит, а как бумага высохнет — гаснет. Единственная сложность — обеспечить одновременность выстрела (не в темноте же он палил) и блэкаут. Потому что на последнем «освещенном» снимке странного фотографа со смешной фамилией Усик витрина стояла еще целая.

Или погасший свет — это какое-то дикое, почти невероятное совпадение? Но даже если так, в простой, как гвоздь, последовательности: выстрел разбивает витрину и убивает девушку — что-то Арине не нравилось. Что-то в ней было не так.

А ведь тут, неожиданно подумала она, все очень похоже на самоубийство Шубина. Выстрел из чего-то маломощного, поэтому пуля не пробивает череп навылет, а остается внутри. Не имеет значения, чьей рукой был произведен смертельный выстрел, главное: пуля остается в голове. Потому что мощность выстрела невелика. В шубинском случае — маленькая «беретта» калибра пять и шесть, в галерейном деле — тоже калибр пять и шесть, то есть теоретически орудием убийства мог служить точно такой же пистолетик. Или похожий на него.

Она вдруг поняла — что именно ей не нравится — и схватилась за телефон.

Трубка, вместо голоса великого баллистика Сурьмина, источала длинные нудные гудки. Через восемнадцать или даже двадцать гудков механический голос сообщил, что абонент не отвечает. Вот спасибо, сама бы не догадалась! Арина повторила вызов — та же история. И когда она уже собралась было отправиться к криминалистам лично, Сурьмин вдруг перезвонил сам:

— Извини, Вершина, я ствол отстреливал, в наушниках не слышно ни черта, — сообщил он вместо приветствия. — У тебя вопросы или что?

— Вопрос, Арсен Федотыч. Запуталась я, просвети меня как специалист. Калибр пять и шесть — это ведь типовой патрон?

— Ты про шубинскую «беретту»?

— В том числе. Так что?

— Ну… существует, конечно, кое-какая экзотика, но учти — это именно экзотика. То есть то, с чем не только ты, но даже я скорее всего в жизни ни разу не столкнусь. Так что да, типовой патрон, довольно слабенький, могу характеристики продиктовать.

— Не надо диктовать, ты мне на пальцах объясни. Вот у меня в производстве два выстрела в голову, оба из калибра пять и шесть, обе пули срикошетили внутри черепа от лобной кости… ну то есть в разных головах, неважно. Но в одном случае выстрел был произведен чуть ли не в упор, во втором же — пуля, прежде чем угодить в голову, еще и витрину по дороге разбила. То есть это как бы более мощный выстрел? Та самая экзотика, которой в жизни почти не встречается? Или я чего-то не понимаю и стекло — так себе препятствие, пробивной силы не снижающее?

— Да здрасьте! Конечно, препятствие. Тем более витринное стекло. Хочешь, я тебе таблицы покажу, какие следы оставляет стекло на головке пули?

— Хочу. Потом.

— Потом так потом. Это ты Шубина и убийство в галерее сравниваешь?

— Ну да.

— Сомневаюсь я, чтоб выстрел из пять и шесть, пробив витрину, мог дальше еще и голову пробить.

— Она в основание черепа попала, между двумя позвонками.