Луиза Кэндлиш - Наш дом [litres]

Как велела Мерль, Фия принимает душ, кладет вчерашнюю одежду в стиральную машину, переодевается в джинсы и свитер, который одолжила ей Мерль. В 16:00, как договорились, звонит Мерль, и Фия объявляет родителям, что ей надо поехать на квартиру.

– Мерль считает, что Брам мог оставить там часть наших вещей, а мне ведь нужно найти все документы по ипотеке перед встречей с адвокатом.

На повторное появление Мерль в жизни Фии родители реагируют поднятыми бровями, однако от расспросов воздерживаются: тяжелые времена требуют экстренных мер. Сгодится любой, кто поможет ей выпутаться из этой неразберихи. Мать соглашается подвезти ее до квартиры; путь мучительно удлиняется дождем и субботними пробками. Когда они паркуются возле «Бэби-деко», Мерль уже ждет снаружи.

– Давай я пойду с тобой и помогу, – предлагает мать, выключая двигатель.

– Нет-нет, возвращайся к мальчикам. Спасибо, мам. Спасибо за все! – Фие хочется сказать: «Позаботься о Лео с Гарри, потому что меня скоро арестуют».

– Все сработает отлично, – уверяет Мерль, пока они ждут лифта – больше нет необходимости скрываться по темным лестницам. – Вернулся Эдриан, он посидит с детьми. Я ввела его в курс дела – в смысле, про дом. Он, конечно, в шоке. Кстати, Элисон дала мне контакт одного юриста: они с Роджем считают, что не стоит обращаться к этому Дженсону напрямую – он же будет проявлять лояльность к своему клиенту, а не к нам.

«К нам», «мы». В словах Мерль, в ее манере все еще чувствуется безусловная преданность.

– И ты… не передумала? Я бы поняла… – Кто по доброй воле полезет в криминал, даже угнетаемый чувством вины? – Ты уже и так мне помогла. Тебе надо сосредоточиться на будущем ребенке…

– А вот и лифт, – твердым тоном отрезает Мерль.

В квартире ничего не изменилось, кроме запаха: он стал гуще, зловоннее. То ли рвота, то ли труп начал разлагаться – возможно ли так быстро?

Фия смотрит на него словно впервые. Он выглядит совсем не так, как пишут в книгах: опустевший сосуд, душа покинула бренное тело…

Может, оттого, что у него и не было души?

Мерль думает вслух.

– Что бы мы делали, если бы только что его нашли? Кто-то проверил бы пульс. Лучше я – ты все еще шокирована после вчерашнего. – Она касается шеи, трогает запястье. – Вряд ли от нас ожидают, что мы станем делать искусственное дыхание – меня бы стошнило…

Фия отходит назад, стараясь не смотреть на лицо.

– Он уже холодный? – спрашивает она, дрожа в ознобе.

Мерль берет ее за руку.

– Да, но теплее, чем ты. Разве не чувствуешь, какая здесь духота? Попробую открыть балконную дверь, проветрить немного, а то меня сейчас вырвет.

– Осторожней!

Пока Мерль протискивается между башнями коробок, Фия идет в ванную и опускает ледяные руки под горячий кран, стараясь не смотреть в зеркало на убийцу.

Тем временем Мерль уже открыла балконную дверь и держит в руках мобильник.

– Так, ну что, я звоню или ты?

Фия вызывается. Рука дрожит, голос тихий, прерывистый.

– Алло? У меня в квартире человек… Мы с подругой пришли, а он тут… лежит… и не дышит… Кажется, его знает мой бывший муж… По-моему, он умер…

– Хорошо, – одобряет Мерль, – вышло как надо.

Потому что Фия вовсе не играет. В этом нечаянная прелесть их плана: не нужно притворяться. Ощущение, что она сейчас зарыдает и будет плакать, пока ей не воткнут иглу в руку и не отключат сознание – все это по-настоящему.

Наступил вечер. Он курит сигарету, собираясь начать. Писательским талантом он не обладает, так что это займет недели, а может, и месяц. Когда все будет готово, он соберет оставшиеся антидепрессанты, добавит к ним любые таблетки, которые сможет достать в аптеке, и проглотит горстями, запивая самой крепкой водкой, какую удастся найти. И тогда он умрет. Уйдет туда, куда отправил маленькую Элли Рутерфорд.

Он пишет: «Во избежание всяких сомнений заявляю сразу: это прощальная записка…» и тут же понимает, зачем это делает, зачем откладывает неизбежное. Он хочет провести последние недели с ними, с Лео, Гарри и Фией. Писать о них – совсем не то же самое, что быть с ними, но хоть так.

Пусть у них будет хотя бы это, раз больше он ничего не может дать…

В ожидании они достают документы, которые Фия отыскала прошлой ночью, и роются в коробках, чтобы собрать остальные бумаги, которые могут понадобиться для расследования мошенничества.

– А это правдоподобно? – спрашивает Фия. – Разве мы в состоянии искать документы?

Мерль задумывается.

– Может и нет, но ведь они сейчас приедут и опечатают всю квартиру – у тебя не будет больше шанса забрать паспорта и бумаги. И потом, надо же объяснить, как твои отпечатки оказались внутри коробок.

Фия кивает.

– Как думаешь, они включат сирены?

– Наверное. Первой приедет «скорая»: они же не поверят нам на слово, мы ведь не профессионалы. Будут пытаться реанимировать, а потом уже вызовут полицию.

– Ты точно избавилась от телефонов?

– Зашвырнула подальше в озеро, никто не видел. А если вдруг заметили припаркованную машину, скажем, что меня тошнило. Со мной такое часто бывает в последнее время.

Даже беременная, Мерль готова на все. Воистину искупление грехов…

Вдалеке слышится визг сирены. Они выходят на балкон. Улица мокрая от дождя, на асфальте размытыми пятнами отражаются фары. Неожиданно веет свежестью, обновлением, словно в парке уже наступила весна и худшее позади.

Машина «скорой помощи» мчит на красный, встречные уступают дорогу.

– Последний шанс передумать, – говорит Мерль.

Фия понимает, что ответа не требуется. Шанс передумать – иллюзия; они обе знают, что впереди только одна сюжетная линия – и притом хорошая. Пока ничто не связывает Тоби, с которым Фия встречалась, и Майка, безжизненно распростершегося в ее квартире, у нее есть реальный шанс выйти сухой из воды. Свобода – если не для Брама, так для нее и для ее сыновей.

Из машины выходят санитары. Фия и Мерль идут в прихожую. Мерль встает перед домофоном, словно дирижер, готовый управлять оркестром.

– Готова? – спрашивает она.

– Готова, – отвечает Фия.

Звенит домофон.

Он дописывает последнюю строку. Таблетки уже разложены на кухонном столе: на непрофессиональный взгляд – достаточно, чтобы убить лошадь, и не так противно будет наткнуться, как на повешенного.

«Папа решил… не навлекать на тебя еще больше позора».

Он не оставил никакой записки, не принял мер предосторожности, чтобы пощадить чувства бедной уборщицы, которая, вероятнее всего, обнаружит тело. Ее смена лишь через два дня – откачивать будет поздно.

Все, последние слова написаны: рассказ о посещении курсов. Не так он планировал закончить, но тоже вполне сгодится: дает читателю более полное представление о нем как о человеке.