Иван Солнцев - Полет курицы

– один ребенок;

– одна декоративная собачка – лучше шпиц, но возможны варианты.

Смешать все в блендере, купленном в Финляндии (обязательно, иначе испортите вкус). Ощущение собственного величия и презрения ко всем, кто еще не добился добавить по вкусу – две-три щепоти обычно хватает. Подавать со взбитым кремом из самодовольного выражения лица в дешевом пластиковом стаканчике.

Влажные волосы на голове охлаждает утренний ветер. Реальность заставляет меня дергаться и покрываться мурашками. Пакет с едой из закусочной и пивом смотрится в моей руке, как симптом запойного алкоголика. Но все мы люди, все мы грешны. Соседи – двое мужиков, знакомых мне только в лицо и жена одного из них, – здороваются со мной, и я проявляю максимум любезности, не посылая их прямым курсом на хрен. Говорят, что недавно проезжала скорая с «мигалками» и оглашала округу диким воем.

О да, а еще приезжали Бэтмен и Железный Человек на маршрутке. Очень интересно.

Говорю, что у меня масса дел и ухожу в подъезд. Консьержка смотрит на меня чуть ли не с сожалением. Высокомерно приподнимаю голову и захожу в лифт вместе с какой-то малолетней пигалицей, которая всю дорогу до двадцатого этажа болтает с кем-то по мобильнику, хвастаясь тем, как много она выжрала этой ночью и как отшила несколько парней, предлагавших ей отсосать в туалете. Это чертовски долгий путь в двадцать этажей, и меня так и тянет объяснить этой сучке, где ее место в Табели о Рангах Алкоголиков и Придурков, но я стойко выдерживаю это испытание и добираюсь до своего убежища сохранившим внешнее достоинство.

Чего не скажешь о внутреннем, так как после легкого завтрака начинается удивительная серия метаморфоз моего состояния. Кстати, уже вернувшись домой, я вспоминаю, по какой причине сейчас в подземном паркинге на моем парковочном месте не стоит моя же машина. Я умудрился уехать на такси, которое мне вызвали в клубе и даже не перепутал адрес, который надо было назвать водителю. Все-таки, возможности человека действительно не ограничены рамками очевидностей. Значит, если я не хочу дремать на заднем сиденье такси по пути на работу в понедельник, уже завтра днем мне необходимо добраться до клуба и перегнать машину домой. Либо нанять трезвого водителя, но это уже будет перебор. Сажать на своего коня другого седока – лично для меня противоестественно.

Незадачей во всем этом видится разве что периодический – раз в полчаса, – понос и ощущение простуженности, сменяющееся полным покоем. «Качели» все еще в действии. А это не может означать ничего, кроме разрушения теории об этимологии моего похмелья. Все дело в «колесах», ставлю свою квартиру и машину на спор. В очередной раз отсидев время умопомрачительного кишечного спазма на унитазе, я нахожу телефон и набираю номер Михи. Этот козел выключил телефон. Еще в студенческие годы после лютых, демонических пьянок он любил вырубать телефон до понедельника, чтобы спокойно отмокать все оставшееся время. Говорил, ему только такой режим помогает восстанавливаться. И действительно – в понедельник на парах он был, как огурчик, хотя все нормальные люди иной раз не успевали отойти и ко вторнику. А я ведь даже не знаю, где недоумок живет, чтоб нарушить его покой и разбить ему морду вот этим самым креслом из IKEA – благо, оно стоит не дороже трехсот долларов. Да и ехать куда-либо я не готов. Но при первом удобном случае…

Ох ты черт, я же обещал Алине, что позвоню ей. Надо срочно написать ей какую-нибудь чушь в стиле женского «у меня голова болит».

Наверняка, гастарбайтер-барыга выдал Михе какое-нибудь фильтрующее лекарство, а обо мне он даже не подумал. Вот это особенно обидно. В связи с этим, я еще разок набираю номер своего друга-урода и, получив « Аппарат абонента сдох, спит и плевать он хотел на тебя, Эдик », отбрасываю мысли о скорой мести.

Это дерьмо, что я принял, смахивало по действию на спидбол – рывки то в интенсив, то в покой. Но ведь я ни черта не колол. Ничем не ширялся. Вены чистые, как первый снег. Просто съел «колесико», не более того. Что-то вроде «экстази». И большего, чем ярких вспышек перед глазами и абсолютного отключения рационального мышления я не ощутил. Интересно, сколько Миха отдал за это?

Уже опившись пойла из магазина и, по крайней мере, окончательно избавившись от тошноты, я запоздало вспоминаю, что у меня на аварийный случай были специально отложены литровый пузырь «баккарди» и привезенное на заказ недавно черное немецкое пиво в пятилитровой бочке. Ну, и бог с ним. Надо быть ближе к народу. Особенно – когда чувствуешь себя, как кусок гнилого мяса, который никто не удосужился убрать с палящего солнца.

Ночью, глядя в телевизор с выключенным звуком и посасывая черное немецкое из высокого стакана, я почему-то думаю о том, как много народа полегло в две тысячи двенадцатом. Странный год был. Люди просто умирали один за другим, словно бы предвкушая глобальный крах, повсеместное разрушение, агонию мира, но ничего такого не случилось. Год завершился, период напряжения прошел, а мертвые так и остались мертвыми. Ничего нового. Каждый очередной год – как и прежний. Слишком условное разделение, слишком надуманное. В этот Новый год я хотел бы уехать ото всех. Куда-нибудь в Альпы, например. Просто оставить весь этот цирк уродов. Просто убежать.

Только от кого именно?

Воскресенье

Сижу на диване и смотрю в окно. Не могу понять – спал этой ночью или нет. Странное, размытое ощущение реальности. Фрагментарная картина квартиры – вот окно, а вот уже стена, а вот уже телевизор. Все также работает без звука. Я не могу сказать, что видел по нему минуту назад, и поэтому не уверен, смотрел его ночью или, все-таки, спал.

Зачем-то лезу в ноутбук. Ищу жизнь в интренете. В новостях соцсети – фото парня с черной ленточкой. Подписи вроде « Не забудем » и «Все, кто знал Пашу – соберемся сегодня там-то и во столько-то» . Горе объединяет. Так говорила моя тетя. Почему-то удивительно часто. Она мне всегда казалась чересчур депрессивной. Возможно, дело в деревенских корнях. Для деревенских обсуждать смертельные болезни и ампутацию конечностей – как для городских болтать на кухне за политику. Религиозность раздвигает рамки терпимости к уродству и увечьям. Но даже деревенских горе сближает. Человечность, которой, чуть что ни случись, становится в каждом с избытком, чаще проявляется при страхе смерти – себя или близкого. Чаще близкого. Нет горя – нет единства. Есть раздоры, разводы, дележ имущества. И только осознав свою слабость пред лицом смерти, люди становятся человечнее, коммуникативнее. Возможно, суть человека – не в силе разума, а в слабости как таковой. Слабость заставляет нас усложнять мир вокруг и строить баррикады в защиту от природы. Слабость не дает нам принимать решения вроде эвтаназии или простого убийства в страхе за ответственность и угрызения совести. Люди становятся самими собой только под ударом слабости. Так чем мы гордимся, homo sapiens ? Тем более, что объединенные слабостью люди становятся той самой силой угнетения и причинения боли, для сопротивления которой они объединялись. И так – круг за кругом.