Иван Солнцев - Полет курицы

Не знаю, сколько я так смотрю на воду, на возможно нереальных птиц и грязные перила набережной, но, только попытавшись двинуться, понимаю, что жутко замерз. Возможно ли замерзнуть окончательно, ощутить последний приход тепла и просто отключиться прямо здесь, чтобы мое тело потом увезли на носилках в вонючий, прогнивший морг и похоронили в безымянной могиле? Я не знаю и просто продолжаю стоять и пытаться проникнуть взглядом вглубь «обводника». Рассмотреть оставшиеся на дне еще с девяностых трупы, которые не смогли достать очистные машины. Понять, что ощущают люди, которые просто падают на дно и остаются там.

Вполне логично, что в таком состоянии я совершенно не замечаю микроавтобуса, остановившегося у меня за спиной. Не вижу и не слышу, как из него кто-то выходит, и только ощущаю, как этот кто-то крепко похлопывает меня по плечу. Чувствую давление от хлопка, но больше ничего. Ни тепла, ни боли. Уже, наверное, приличный минус. Может, даже за тридцать. Скоро канал окончательно замерзнет. И Нева. Скоро все замерзнет. И я хочу. Очень сильно хочу замерзнуть, а оттаять уже в другое время и в другом месте. И в другом теле. Но даже начать это все мне не дадут.

– Нагулялся? – выстреливает мне в спину незнакомый голос. – Поехали домой.

Не знаю, была эта попытка побега или что-то в этом духе. Даже себе я не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, Хазан мне ее, как таковую, не засчитал, и это помогло мне сохранить немало здоровья, а то и жизнь. Впоследствии я понял, в какой именно степени это помогло. И еще я понял, что чайки и утки свободнее меня. В одних и тех же условиях мы с ними оказались совсем не равны.

Новогодние подарки

Меня знакомят с Аленой – девушкой с неестественно овальным лицом, огромными мешками под глазами, неудачно замазанными пудрой и редкими, собранными в жидкий пучок темно-русыми волосами. Она будет иногда заменять Гаджи, которого я стал видеть все реже. Причин тому может быть несметное множество – от повышенной занятости Гаджи проститутками и «спайсами» до некоего личного недоверия Хазана, на которое я обращал внимание уже не раз. Алена говорит, что у нее не забалуешь. Шутка это или откровенная тупость с ее стороны, я даже не знаю. В сущности, мне плевать. Более важно то, что отношение ко мне Хазана стало достаточно доверительным, и оно не испортилось даже после того инцидента с Обводником и водкой. Я начинаю подумывать о возможности свинтить из бизнеса, но пока говорить об этом открыто еще рано. Пока Алена что-то там объясняет мне и еще троим попрошайкам, я замечаю, что на большой мусорной коробке в коридоре красуется надпись крупными буквами «STOP!THINK!LIFT». Я мало разбираюсь в английском, но когда-то мне сказали, что это предупреждение – не срывать с места тяжелый груз, не подумав. Вот я когда-то рванул лишнего, не раскинув мозгами. Теперь тащусь без сил поднять что-то, тяжелее костыля. Так что – читайте предупреждения на коробках. Они помогают, совершенно точно.

Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудес – даже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святыми – все, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.

В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабки – далеко не бабки, и тем более – не больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.

Мне в лицо врезаются тепло квартиры и характерная для нее вонь, к которой я, в общем-то, вполне привык и которую перестал замечать. И тем более странно, что сейчас я ее очень даже замечаю. На всякий случай, осматриваюсь вокруг в поисках мертвецов, прежде чем зайти, доковылять до своего спального места и освободить, наконец, довольно сильно натертую костылем правую подмышку. Большую часть времени я стараюсь упираться в костыль рукой, но этого упорства хватает, от силы, на пол-дня, а потом усталость просто вынуждает простейшим образом упереться в костыль подмышкой, чтобы рука не соскочила, и мой снаряд не прибил кого-нибудь под мои же жалостные просьбы помочь инвалиду Третьей Мировой Афгано-Чеченской войны.

Сегодня, кстати, новогодний вечер. Для кого-то это, может, и играет роль, но на корпоративную квартиру даже небольшое количество алкоголя проносить запретили. Основным аргументом было то, что мы все наверняка перетравимся. Мужик с обожженным лицом тихо всхлипывает весь вечер, теребя свой флакон у всех на виду. Раньше от доставал его только когда был выключен свет. Даже несмотря на собственное уродство, я не могу перешагнуть через омерзение и заговорить с этим несчастным, чтобы помочь его беде. Но когда он хочет встать, а его белая трость падает на пол, я поднимаю ее и подаю в руку калеке – такую же безобразную, как и его лицо. Он молчит и, не прекращая всхлипывать, уходит из комнаты.

Справа от меня теперь прилег Паша. В последнее время он стал более спокойным, даже каким-то потерянным. Я пересекался с ним несколько раз в метро, и мы вроде как скорешились, если это понятие применимо к мужику, который ссыт в угол, а потом показывает на тебя, как на виновного.

– Что-то я давно не видел Колю безногого, – замечаю я, чтобы хоть как-то отвлечь Пашу от мыслей, из-за которых он молча смотрит перед собой, не произнося ни слова.