Иван Солнцев - Полет курицы

Пожимаю плечами.

– Они «ютуб» выкладывают потом, как до тех, кто курят или кто что-то делает еще достают. Суки.

– Не говори, брат, – наигранно вздыхаю и продолжаю жадно курить.

В принципе, я и сам догадываюсь, кем были эти ребята. Вот только помощь их мне совершенно не интересна. Я сам вышел на эту дорогу, понимая все риски и принимая все правила. Кто сказал, что эти малолетки безгрешны и занимаются лишь тем, что приносит пользу обществу?

– Тюрьма мне угрожали, слышал?

Гаджи так разнервничался, что совершенно разучился склонять слова. Так его речь выглядит гораздо забавнее, но слушать ее дальше – удовольствие сомнительное.

– Чего ждем?

– Хазана, – словно вызывая гром и молнии, восклицает Гаджи.

Действительно, спустя минут десять прибывает сам Хазан. Интересуется, как у меня дела, и не помяли ли меня в давке. Я отвечаю, что все в порядке, и что больше досталось моему ангелу-мать его-хранителю. Это вызывает лишь усмешку Хазана.

– Быстро их прессанули, – замечаю я по дороге к машине, на которой мы теперь вместе поедем на корпоративную квартиру.

– Я ребятам быстро звякнул, но это, конечно, беспредел, – возмущается Хазан. – Поговорил с местным ментом, из моих. Их косяк. Они просто смотрели и ничего не делали. Как будто не знали, что это мои люди.

– Может, они с людьми Бахи попутали? – предполагает Гаджи.

– С какого… – Хазан запинается, почесывает щеку. – А вообще, ты прав. Есть такая херня. Баха че-то не поделил на той неделе с ППСниками, и по городу пошел слух, что он разосрался с ментами вообще. А я же этот слух и разносил, так-то.

– Забавно, – хмыкаю я, старательно перебирая костылями и гудящей за две ногой.

– Мало мне с этими шлюхами проблем, – продолжает возмущаться Хазан.

– А что с девочками? – надолго обнажает в тупой улыбке золотые зубы Гаджи.

– Ночью, кстати, поедешь поговоришь с Нинель и ее телками, – нервозно доставая сигарету, продолжает тему, быстро согревшую мои уши, Хазан. – Эти суки второй месяц недоплачивают, хотя я знаю, что через них несколько крупных заказов прошло плюс они с Махмудом уже за последнюю поставку дури рассчитались. А меня разводят. Думают, я вечно терпеть буду и дальше в них бабло вколачивать. И с их крышей договариваться.

– Бабки снимать?

– Нет. Шуганешь, – Хазан опускает цепкий взгляд на меня. – Вон, Костя тебе, если что, поможет. На костыль этих пилоток насадит. А, Костян?

Подумываю отшутиться в ответ, но вновь прибывшие знания не дают сосредоточиться на мысли, и я просто киваю головой и тупо улыбаюсь. Остается только приветственно помахать. И готово – улыбаемся и машем. Хотя, мне совершенно не смешно.

– Слушай, мне вот что интересно – со мной на ветке сегодня ходила девочка молодая, с ногами на девяносто градусов. Ковыляет. Она в натуре больная? – нахожусь, что спросить, чтобы увести разговор от малопонятной темы.

– Познакомиться хочешь? – смеется Хазан. – Тогда забирайся на нее быстрее, она здорова, как бык.

– А, ну здорово, – снова изображаю тупую довольную улыбку.

Мы уже подошли к машине, но Хазан еще курит, а курить в машине – не в его привычках.

– Многих я сам учил, как работать, – продолжает рассказывать мой нынешний босс. – Кому не повезло, как тебе, – кивает на мою культю.

– То есть, никто из тех, кто ходит сейчас по веткам, не болен?

– Ну, кроме таких, как ты, у кого уверенное отсутствие конечностей, в основном – наркоманы, в том числе – убитые в говнище, а потому – кривые, уставшие, но по факту – без ДЦП и прочих радостей. Кто-то, как эта твоя Маруся, просто неудачники из регионов, готовые что угодно отыграть, лишь бы заработать, – Хазан почему-то обращает взгляд к Гаджи, и это меня смущает. – Вот у Бахи вообще есть парень, который одну руку закрывает, а вместо нее пластмассовую культю высовывает, – он восхищенно жестикулирует рукой с крепко стиснутой в ней сигаретой. – МХАТ, Товстоногова – куда угодно. А он носится с этим … А, ладно.

– Все равно, они все больные все, – машет рукой весело улыбающийся Гаджи. – По факту больные. На голову.

– Знаешь, это как сравнить сифилис и рак, – отвечаю неожиданно дерзко для самого себя.

– Такой ты умный, да? – смеется Гаджи. – Тебе надо в институт работать, че ты тут делаешь, да?

– Завтра работаешь на красной ветке, – швыряя окурок на асфальт и выдыхая облако дыма, говорит мне Хазан.

– А Баха против не будет? У нас там договоренности же, – снова находится Гаджи, по манерам которого сейчас сразу ясно, что он просто шестерка Хазана.

– Ты лишние-то вопросы не задавай. Не в твоих интересах, – угрюмо отвечает Хазан, явно намекая на что-то, о чем я совершенно не в курсе. – И не забудь про бордель.

– Кто такой Баха? – не выдерживаю я и спрашиваю у Хазана.

– Бахти – это один жирный цыган. В каком-то смысле, такой же координатор и совладелец бизнеса, как я, – не мешкая, отвечает он, в отличие от вечно темнящего там, где нет никакой тайны, Гаджи. – У него свой, особый подход к людям, который я не всегда поддерживаю. Злой человек. Даже не злой – скорее, свирепый. До животного. Но умный, – Хазан вздыхает. – Иногда, даже слишком.

Мы садимся в машину и уезжаем. В уже не такой неприметный, как «нива», «виено». Что только добавляет мне пищи к размышлению.

На следующий день на одной из станций я вижу худую ковыляющую девочку-ДЦПшницу и ведущую ее бабку. По виду и одежде бабке лет за семьдесят. Родственницы по несчастью проходят мимо вагона, в который заваливаюсь с костылями наперевес я, и кидают на меня два злобных взгляда. Девочка вдруг резко выпрямляется, дает бабке сигнал быстро двигаться к соседнему вагону, и вместе они делают олимпийский рывок, без которого им пришлось бы ждать следующий поезд. В общем, все заканчивается миром, и уже на следующей остановке я вижу, как бабка выводит свою якобы искривленную страшной болезнью подопечную, и уже теперь они работают по стандартному графику. Я коротко усмехаюсь и подумываю о том, чтобы проконсультироваться с Хазаном насчет соприкосновений по графику с прочими сотрудниками нашего фронта. Возможно, они из конкурирующей конторы, но надо ведь со всеми договариваться или грамотно конкурировать. И вчерашний вопрос насчет больных и здоровых мне самому кажется глупым до слабоумия.

В следующий вагон прямо за мной входит пьяный, как мне кажется, вот уже не первый год своей жизни, мужик, до боли похожий на Януковича. Он с подозрением смотрит на меня впритык, и я крепко сжимаю левый костыль, готовясь, в случае чего, нанести ответный удар, но уже через мгновение алкаш теряет ко мне всякий интерес и усаживается прямо на пол вагона, прислоняясь к только что закрывшейся двери.

«Нас, коренных ленинградцев, почти не осталось» – сетует на судьбу тетка лет сорока пяти. Я слышу это, уже пройдя вагон и собрав около четырехсот рублей – весьма неплохо для одного прогона. О, да – коренные ленинградцы – это те самые, что знают наизусть всего Бродского и Ахматову и круглыми сутками подключены к вселенскому серверу духовности, но при этом, стоит открыться дверям метро, именно они первыми мчатся на вход, снося все на своем пути – как выходящих из дверей вагона, так и сами двери.