Эрин Келли - Каменная пациентка [litres]

Вместо обычных непонятных цифр были подробные записи. Абзацы, а не колонки. Безотрывный докторский почерк, так не похожий на современные каракули шариковой ручкой вроде моих. Адреса. Даты. Имена!

П. Престон, С. Уилсон, Х. Моррис. Мое сердце дрогнуло от волнения, и я нечаянно позволила находке выскользнуть из моих рук.

Фотографии! Я осталась с дюжиной рассыпавшихся листов бумаги не по порядку и тремя черно-белыми портретами размером с почтовую открытку, неподписанными, но с номерами личных дел на обороте, размытыми до неразборчивости. На них я увидела девушку с длинными темными косами; полную женщину с вьющимися волосами; и еще одну, чей глянцевый снимок выглядел как портрет актрисы. Как и со всеми несовременными фотографиями, отсутствие цвета в сочетании с одеждой и прическами, которые ассоциировались у меня со «старушечьими», делало почти невозможными попытки отгадать их возраст. Девушка с косичками выглядела явно моложе двух других, которым можно было дать от двадцати до пятидесяти. Я наконец отыскала Дочерей Назарета, пациенток, чьи истории помогли бы прикоснуться к прошлому.

– Джесс, ты не поверишь, что я нашла!

– Позже. – Он даже не поднял глаз и начал разглаживать раствор в трещине, змеившейся на полстены, словно очертания вымышленного морского побережья. – Я хочу это закончить.

Я показала ему в спину фигуру из пальцев и стала читать молча. Было невозможно понять, относятся все эти заметки к одной пациентке или к разным женщинам, и шла ли в них речь о тех женщинах, чьи имена и адреса у меня были.

Пациентка из лучшего класса, но находится в очень агрессивном состоянии, изрыгает потоки нецензурной брани. При поступлении отмечена вспышка ярости, эта пациентка провела шесть дней из последующих семи в изоляторе после неоднократного насилия в отношении женского сестринского персонала. Мы рекомендуем в данном случае префронтальную лейкотомию и написали нейрохирургу Ипсвича с предложением рассмотреть проведение процедуры в срочном порядке. Без этого лечения пациентка должна быть переведена в больницу с повышенной безопасностью. С ним же у нее имеется надежда вернуться к нормальной жизни.

Что означает «из лучшего класса»? И о ком речь – о кудрявой женщине, о девушке или о «гламурной» особе? По моему опыту, люди более высокого класса выглядели гораздо скромнее, чем женщины из моего круга. Мисс Харкер, к примеру, никогда не пользовалась косметикой.

На следующей странице стоял другой номер, другой пациентки.

Это ее седьмая госпитализация в Назарет, и один из самых тяжелых случаев такого рода, которые мы наблюдали. Необходимо отметить, что прошлые реакции на инсулинотерапию были очень плохими. Однако с новейшими методами лечения прогнозы превосходны, и настроение у нее относительно приподнятое, состояние стабильное.

Я перевернула страницу и обнаружила запись, датированную следующим числом:

ПАЦИЕНТКА СКОНЧАЛАСЬ.

От неожиданности я вскрикнула.

– Марианна, я пытаюсь сосредоточиться, – раздраженно сказал Джесс.

Я сунула заметки за пазуху своей кожанки. Что, если там, где я их нашла, были и другие? Жаждая бо´льших сокровищ, я схватила тяжелую кувалду Джесса и ударила по стальному шкафу. От первого же удара проснулись мышцы в моих руках, о которых я и не подозревала, но шкаф только помялся с одного боку.

– Ого! – удивился Джесс, но я уже заносила кувалду снова. Этот удар оторвал шкаф от стены с громким треском, похожим на фейерверк. Длинная металлическая скоба и половина кирпичей из стены вывалились вместе с ним. Береговая линия на штукатурке превратилась в обрыв, бледно-голубое море стены разбивалось о него белой пеной раствора-наполнителя. Сперва я подумала, что ощущение качнувшегося под ногами пола возникло из-за шока, однако секунду спустя поняла по начавшим крениться в нашу сторону стеллажам – это какой-то глубокий структурный сдвиг в здании. Джесс стал пепельным, будто снятым через пыльный светофильтр.

– Черт, Марианна! Что ты наделала?

Он сорвал фонарь с крючка, не задерживаясь, чтобы его выключить, и схватил меня за запястье, потащив прочь из архива и вниз по лестнице так быстро, что казалось – мы падаем. В холле перед нами выросли двойные входные двери.

– Ты можешь попробовать свой ключ? – спросила я.

– Я бы не стал рисковать. Побежали!

Мы промчались полмили по коридору и не останавливались, пока не вернулись на дорогу к мотоциклу. Джесс дал газу и рванул к началу кедровой аллеи, будто больница могла погнаться за нами, и только там мы притормозили, чтобы перевести дыхание. Я не понимала – дрожит он от гнева или от напряжения.

– Мы могли там погибнуть, – сказал он. – Чем ты думала?

– Прости, мне просто было любопытно. Я не предполагала, что один маленький удар способен нанести столько разрушений. И вообще, что находится за этой стеной? Часовня?

Джесс прищурился, сверяясь со своими внутренними чертежами.

– Нет, часовня за танцевальным залом, а та стена, которую ты сломала, выходит на башню. Прямо за ней находится лестница. В рот тебе ноги, Марианна! Ты сделала все это место запретным!

– Что? Мы по-прежнему можем вернуться.

– Не в главную часть. Этого мы не можем.

Но там располагалось все самое интересное. Мне хотелось выть.

Луна вышла из-за облаков и ненадолго осветила здание серебряным светом.

– По-моему, часовая башня теперь стоит под странным углом, – сказала я. – Пожарная лестница выглядит так, будто оторвалась. – Это было правдой: узкая лестница казалась раскачивающейся возле кирпичной стены.

Джесс покачал головой:

– Нет. Это просто облака так двигаются.

Но как по мне, это не было похоже на оптическую иллюзию.

Он вывернул руль мотоцикла и снова завел двигатель, распугав летучих мышей с деревьев.

– Господи, малышка. Вот вроде ты умная пташка, но временами можешь быть настоящей идиоткой.

Впервые с тех пор, как сблизилась с Джессом, я почувствовала себя ниже его, и в его гневе было даже нечто приятное: удовольствие от непривычного чувства уважения.

На следующий день после нашего разрушительного визита в Назарет расписание маминых смен без предупреждения поменяли. Внезапно у меня не осталось свободного времени между школой, домашним хозяйством, присмотром за Колеттой и работой в прачечной, чтобы встречаться с Джессом, не говоря уж о том, чтобы заняться моим маленьким музеем.

Прошло десять дней, прежде чем я смогла после обеда остаться в одиночестве. Я усадила Колетту перед телевизором с половинкой «Твикса» и пообещала поделиться с ней своей, если она не станет мешать мне наверху делать «ревизию». Я расстелила на столе сложенное вдвое покрывало и разложила на нем свой архив, все, что успела накопить. Буклеты, сколотые чашки и стаканы, машинописные страницы, записи ЭКТ, акварели и фотографии пациенток с их полузнакомыми лицами. Я разместила их, словно для показа в витрине. Под конец я почтительно развернула записи психиатров. Я уже читала и перечитывала их, но идея сегодняшнего вечера заключалась в том, чтобы привести их к какой-то системе и соотнести фразы врачей с именами в списке. Они лежали в произвольном порядке, как перетасованные игральные карты; непронумерованные страницы то про лечение, то про диагнозы.