Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

Рене Ле Флош в половине девятого развалился у телевизора. Он почти не прикоснулся к жареной рыбе, и его жена сильно этим обеспокоилась. К тому же в последние дни ей казалось, что его определенно что-то мучает. Тыкая в пульт большим пальцем, Рене переключал каналы, так и не остановив свой выбор ни на одном из них. На экране мелькали обрывки новостей, ботоксные маски на лицах актеров низкопробных фильмов, идиотские физиономии из рекламных роликов, гоняющиеся друг за другом персонажи мультфильмов, допотопные одеяния из малобюджетных костюмных ремейков, дрыгающиеся певцы-недоучки – эти бессмысленные, безвкусные картины сменяли одна другую безостановочно. Разум Рене занимало что-то другое: его осаждало гнетущее беспокойство и одолевало сомнение. Большое сомнение.

Многие семьи на Бельце не обошло стороной несчастье. Разной степени трагичности оно всегда принимало цвет воды. Беспокойного, темного, бушующего моря, обрушивавшего свою ярость на тех, кто по велению Бога дал обет каждодневно укрощать его, чтобы зарабатывать на жизнь и кормить семью. Непрерывная схватка мужчин со стихией, из которой она чаще выходила победительницей, составляла неотъемлемую часть жизни жителей таких островов, как Бельц. В каждом доме оплакивали отца, сына, приятеля… А если не оплакивали, то лишь до поры до времени. Бесследно пропавшие, сгинувшие в пучине, проглоченные морем, как маленькие червячки-мотыли, после признания погибшими они получали уважение и почет, а их семьи по праву могли гордиться ими и рассчитывать на всеобщее сострадание. Но в одном доме у дороги на Кердрю покойника оплакивали, словно стесняясь. Женщина, к боли потери которой прибавилось чувство стыда, была обречена на одинокий, молчаливый траур.

Каждый вечер Тереза Жюган сидела на каменной скамье в маленьком садике возле дома. Даже когда становилось слишком холодно, она не уходила до того часа, как Пьеррик обычно возвращался домой. Она разговаривала с ним, о самых заурядных вещах. О том, что завтра приготовит на обед, какие счета прислали для оплаты, о чем сегодня прочитала в газете, какие разговоры слышала на рынке, что надо переделать в саду. Она говорила вслух, и услышавший ее монолог случайный прохожий уходил с разбитым сердцем: нетрудно было догадаться, что она никогда не смирится с правдой.

Папу закрыл дверь своей лачуги, включил газовый радиатор и отправился спать. Он так замерз, что ему казалось, будто кровь его совсем не греет, а руки сковало льдом. Он залез в спальный мешок, сунул в него сначала одну ногу, потом другую и застегнул молнию. Некоторое время ему было хорошо, но чуть погодя стало тесно и душно. Он пошевелил ступнями, перевернулся, сменил позу. Сначала покалывало большие пальцы ног, потом это ощущение распространилось на все тело. Он почувствовал, как что-то надавило ему на грудь, и он начал задыхаться. Он подергал головой, подышал. Все тело его покрылось пленкой липкого пота. Он дернул молнию, спрыгнул с кровати, подбежал к окну, распахнул его и полной грудью вдохнул свежий воздух. «Задыхаюсь!» – прокричал он, дрожа от холода.

Маленькая комнатка с белыми стенами и деревянным распятием на самом видном месте – над кроватью – скорее напоминала тюремную камеру. Аббат стоял на коленях в изножье своей постели, сложив руки и опустив голову. Он молился. Просил Господа, своего наперсника, отца, проявить к нему милосердие, простить грехи, не оставлять его без руководства на земном пути, даровать ему больше сил и больше веры.

Поездка в Сен-Мало Паскалю Фонтана не очень понравилась. Правда, стояла прекрасная погода, солнечная и прохладная. Легкий ветерок приносил с океана на узкие улочки старого города странный металлический запах. Они прогулялись вдоль крепостных стен, побродили по пляжу, во время отлива посетили могилу Шатобриана [10] Могила классика французского романтизма Франсуа-Рене де Шатобриана (1768–1848) находится на острове Гран-Бе близ Сен-Мало. Во время отлива туда можно добраться пешком. , поели блинчиков. Жена и дочери не раз выводили его из задумчивости. Когда они вернулись в Лорьян, он, все последние дни мечтавший об этом, заперся у себя в кабинете. Он прихватил из комиссариата несколько папок, и теперь разложил их на полу, проведя весь воскресный вечер, перечитывая материалы, расхаживая по комнате и что-то бормоча себе под нос. Для мадам Фонтана такое поведение мужа не стало неожиданностью, она давно уже с этим смирилась. На новой должности он находился под постоянным давлением, к тому же, перфекционист по натуре, он хотел выполнить работу хорошо, даже слишком хорошо. В такой момент лучше было бы оставить его в покое. Когда она позвала его к ужину во второй раз и он снова не ответил, она решила садиться за стол без него. Огорчало ее – а если честно, то здорово злило – лишь одно обстоятельство. Паскаль опять начал курить, причем почти по две пачки в день, как два года назад, когда врач вынес ему серьезное предостережение.

Было, наверное, около полуночи, когда Марк резко открыл глаза. Задыхаясь и обливаясь потом, он хлопнул ладонями по матрасу. Нет, ему не снился кошмар, его сон не потревожили ни кровавое чудище, ни серийный убийца. Он увидел во сне нечто обыденное, но от поразительной догадки мгновенно проснулся, словно его разбудили. Фрагмент головоломки. Он поднялся с постели, порылся в кармане, вытащил пачку сигарет, взял сумку и, на цыпочках выйдя из комнаты, проскользнул в кухню.

«Быть этого не может».

Он открыл супницу, порылся в ней дрожащей рукой, нащупал зажигалку, зажег сигарету и вернул крышку на место.

– Вырванная страница… Венель! – прошипел он, выругался и выбежал из дома Карадека.

На полу валялась солома. Наверное, это рига или амбар. Марка окружали четыре стены из плохо пригнанных досок. Ветер задувал в щели с адским воем. Оглушительному свисту и завыванию вторил грохот сотрясавшихся стен, и казалось, вся конструкция вот-вот обрушится, не выдержав очередного порыва ветра. По оранжевым отсветам он понял, что день клонился к закату. Становилось холодно.

Марк хотел подышать на пальцы, чтобы их согреть, но руки его не слушались, как и онемевшие ноги. Голова раскалывалась от дикой боли. В нескольких метрах от него маячили длинные черные тени, они держались прямо и неподвижно, он едва различал их, словно в тумане.

Сарай для сена. В воздухе стоял густой запах подгнившей травы, почти такой же, как в сарае у дяди Саши. Марк понял, что руки у него за спиной к чему-то привязаны и он сидит, подогнув под себя ноги. Кровь в венах застоялась, и ему требовалось поменять положение тела. Он попытался ухватиться правой рукой за икру, но прикосновения не почувствовал, – его нога была безжизненной, как кусок мяса. Он шумно выдохнул. У него совсем не осталось сил. Марк оперся на запястья и, стиснув зубы, сумел разгрести покрывавшую пол солому. Одна ступня, другая. По жилам снова заструилась кровь; ноги, от пальцев до бедер, стало покалывать, как будто в них впились тысячи кнопок. Он сморщился от боли. Боже мой, куда он попал? Что произошло? Он ничего не понимал. И его невыносимо клонило ко сну.