Стина Джексон - Серебряная дорога

Она ответила отрицательно на вопрос Хассана, не любовь ли заставила ее перебраться в Свартшё? Нет, не любовь. Ей просто не хотелось оставаться под одной крышей с Силье, она хотела начать новую жизнь. Всегда мечтала жить в настоящем доме, где в кладовке полно еды, родители не пьют и не ходят постоянно голыми. Везет тем, у кого родители, которых не надо стыдиться. Биргер и Анита, конечно, казались странными со всеми этими разговорами, но она не собиралась разделять их взгляды.

У нее порозовели щеки, когда она рассказывала о большом бункере, построенном для выживания семейства, о том, что находилось в нем. Вспомнила, как горели глаза Биргера, когда он показывал все это добро.

Потом рассказала о Ёране, о царапинах на его лице, помимо прыщей. Сейчас-то она поняла, что далеко не все эти царапины — дело его собственных рук. Она думала, что Карл-Юхан ревнует, не желая оставлять ее наедине с Ёраном, но нет, на самом деле он боялся, что безумный братец причинит ей вред.

— Я, конечно, считала их странными из-за постоянной болтовни о конце света и всем прочем. Но мне не с чем было сравнивать. Я никогда не имела нормальной семьи и могла только радоваться, что они приняли меня к себе.

Хассан кивнул, словно все понял.

Ближе к рассвету, когда у нее уже начал заплетаться язык, он принес кофе и бутерброды, и они мгновенно съели их вдвоем. А потом он рассказал, что Биргер умер, а остальные находятся под арестом. Ханне предстояло отправиться домой, в Арьеплуг, как только врачи дадут на это согласие.

Мея попыталась представить Биргера мертвым, неподвижно лежащим под белым покрывалом. Но не смогла. Никакого сожаления она не испытывала. Подумала только, как Анита справится в тюрьме без своих кастрюль, в которых постоянно требовалось что-то мешать, без теста, из которого она все время что-то пекла. И как все переживет Карл-Юхан, даже мысли не допускавший, что ему когда-нибудь придется покинуть Свартшё?

— Вы нашли дочь Лелле? — спросила она.

Глаза Хассана заблестели, но ему удалось сдержать слезы:

— Да… Мы нашли тело. Оно еще не идентифицировано, но, судя по всему, это Лина.

Мея внезапно почувствовала себя невероятно уставшей. Она подумала о Лелле, о его поникших плечах, о волосах, торчавших в разные стороны. Что с ним будет сейчас, когда худшие опасения подтвердятся? Сможет ли он справиться со своим горем? От этих мыслей в глазах защипало, но она тоже не позволила себе разрыдаться.

— Газетчики захотят пообщаться с тобой, — сказал Хассан, когда они допили кофе. — Но, по-моему, тебе надо наплевать на них. Постарайся хорошо отдохнуть. Ты пережила реальный шок. И, если верить врачам, вы с Ханной получили лошадиную дозу успокоительного.

— Мне стыдно, — призналась Мея. — Мне стыдно, что я жила с этими людьми.

— Не будь слишком строгой к себе. Ты не сделала ничего плохого.

Он стряхнул крошки бутерброда с рубашки и поднялся. Мея испугалась. Ей стало страшно, что она останется одна, того, что будут говорить люди, того, что теперь произойдет. Пожалуй, Хассан заметил это:

— Ты хочешь, чтобы я привез твою маму?

Мея до боли прикусила губу.

— Нет. Но ты можешь позвонить Лелле?

Останки Лины подняли из могилы и перезахоронили, но он все равно наведывался в то место. Усадьба Свартшё, подобно заброшенному форту, пряталась в лесу. Земли заросли сорной травой, красные стены дома были изрисованы граффити. Животных распродали жителям окрестных деревень, но кислый запах гнилого сена по-прежнему витал над опустевшими постройками.

Лелле курил сигарету за сигаретой и стряхивал пепел где попало. Мея была с ним. Они ехали с опущенными стеклами, и запахи леса вытесняли запах табака. Лелле показывал ей места, где занимался поисками. Они останавливались на площадках для отдыха, чтобы размять ноги и подышать, а когда дождь барабанил по крыше машины, Мея выключала радио. Ей не нравились слишком громкие звуки.

Силье звонила по воскресеньям. У нее была отдельная палата в психушке у озера, где она могла рисовать, сколько душа пожелает. С самолечением пришлось завязать — сейчас она получала нормальную помощь. В конечном счете она научилась обходиться своими силами, и без мужчины, и без Меи. Так она заявила, и Лелле заметил, как поникли плечи девочки. Наверное, от облегчения, поскольку с них упал груз ответственности.

Лину убили. Ёран отнекивался, но его мать и братья подтвердили это. Он задушил ее и оставил гнить в бункере. Узнав о случившемся, Биргер настоял, чтобы ее похоронили. Однако тем все и ограничилось.

Они с Меей особо не разговаривали о Свартшё и семействе Брандтов, только о новостях. Ёран и Анита сидели под арестом в ожидании суда. Мея получила несколько писем от Карла-Юхана, но не ответила ни на одно из них. Его отдали в семью в Сконе, как оказалось, ему еще не было восемнадцати. Прокурор не стал предъявлять обвинение ни ему, ни второму брату, Перу, посчитав условия их воспитания смягчающим обстоятельством. Это вызвало удивление и возмущение во всей стране. Лелле старался не упоминать его имя, поскольку Мея сразу замыкалась. Никак не могла простить себе, что добровольно поселилась в семействе, руки которого были испачканы кровью — так она выразилась. Не могла простить того, что не замечала ничего. Она вбила себе в голову, что могла бы спасти Ханну раньше, если б не ее собственная наивность.

Ханна порой звонила, и, когда они разговаривали, печать беспокойства с лица Меи обычно исчезала. Время, проведенное в бункере, соединило их, возможно, навечно, связало невидимыми нитями. Ханна была крутой девицей. Она рассказала Лелле о своем пребывании под землей, обо всем, что ей пришлось вытерпеть, а он слушал, как мог. Ради Лины. Поскольку не хотел прятаться от ее страданий и поскольку должен был все знать. Ханна отдала ему лиловую резиночку, и он носил ее на запястье, как браслет. Собирался всегда ходить с ней, но потом снял, чтобы не истрепалась.

Могилу Лины, окруженную цветами и горящими свечками, было видно издалека. Около нее стояли двое — мужчина и женщина. Лелле почувствовал, как Мея шагнула ближе к нему.

На плече Анетт спал ребенок, и у Лелле задрожали ноги, когда он увидел его. Он замер посередине дорожки, посыпанной гравием, Мея остановилась рядом с ним. Заметив бывшего мужа, Анетт положила руку на макушку малыша, и Томас обнял ее. Оба переводили взгляды с Лелле на Мею, словно никак не могли решить, в каких отношениях они состоят. На щеках Анетт были черные разводы от потекшей туши, нижняя губа дрожала. Никто из них долго ничего не говорил, только ребенок захныкал. В конце концов Анетт вытянула свободную руку и притянула Лелле к себе. Они обнялись неловко, белый пух шарфа защекотал нос, а потом Лелле почувствовал запах ребенка, от которого у него заслезились глаза.