Анна Пляка - Взаперти [litres]

Джон поглаживает край чашки, смотрит в нее, словно в волшебное зеркало, где отражается прошлое. Не похожи они с пропавшим ни на грамм. Если парень ему кого-то напоминал, то, скорее, характером или еще как, но вряд ли лицом.

– Записей он не вел, негде было, – неожиданно говорит старик. – Но людей запоминал, это видно. Вообще он словно два человека в одном был. Поначалу в глаза не смотрел никогда, в пол только, и говорил совсем мало.

– А потом начал? – уточняю.

– Говорить? – Джон встряхивается, словно проснувшись. – Нет. Спрашивать он начал, и взгляд тогда уже не отводил. Выпрямился весь, голову высоко держал. Сволочью стал той еще, смотришь на него и понимаешь – использует тебя и дальше пойдет. – Задумчиво кивает, добавляя: – Его бы побили, наверное, но все знали, что мой. Вот и не трогали.

– А вы?

– А что я? – Старик горбится. – Я за него в ответе был, раз выловил.

Поднимает голову, и мне приходится выдержать долгий взгляд поблекших глаз. Не знаю, что он хочет разглядеть, но смотрю в ответ спокойно. Мне скрывать нечего, я прост, как собственный полицейский значок.

– Зачем он вам? – спрашивает Джон.

Вот и гадай, углядел он что-то или нет.

– Он пропал. Девочка с благотворительной кухни заявление подала.

А про изобилие собратьев по пропаже мы пока промолчим.

– Пропал. – Старик откидывается на стуле. – Все так. – Без перехода спрашивает: – Вы ребят Гарри знаете?

Щурюсь, не отвечая. Вот, похоже, и ниточка, ведущая к нашей организованной преступности. Джона, однако, мое молчание не устраивает.

– Знаете или нет?

Вот и решай, Пол, соврать тебе или нет. Качаю головой, признаюсь:

– Увы. Я из обычного городского департамента, не ФБР, не наркоконтроль.

Старик усмехается презрительно, но в то же время расслабляется.

– Узнайте, – советует. – Хорошенько узнайте. Пригодится.

Разговор с ним временами как вальс на льду, а временами словно посиделки двух старых приятелей. В итоге у меня целый ворох информации про банду, про мальчишку и неожиданно – про Ирландца.

– Гарри я давно знаю, – делится Джон. – Нормальным мужиком был, но, как у него жена под машину попала, все покатилось. Говорили, сын тоже погиб, но оказалось, нет. Таскал за собой мальца везде.

Морщится, словно сплюнуть хочет, но сдерживается, запивает чаем. Говорит еще и еще – про рыжего пропавшего, которого, как оказалось, зовут Элвином; про то, как мальчишка-вроде-бы-Эдриан-Рейн хотел познакомиться с бандой. Как стал пропадать, но на кухню все равно являлся. Как однажды просто исчез.

Я за чаями, пожалуй, пропустил бы поездку в приют, но кто ж мне даст. Винсента лично звонит, и старик, словно разом выдохнувшись, замолкает. Уже на пороге говорит негромко:

– Если он не понравился Гарри, он может быть уже мертв. Но если жив… Вы знаете, где меня найти, детектив. Расскажите. Хочу знать.

Смотрю на два крошечных обещания покоя, лежащих на моей тумбочке. Обезболивающее и снотворное. Пить или нет? Как это, когда ничего не болит и не чувствуешь усталости? Я забыл. Даже странно, ведь всего три дня назад оказался здесь. Перестал быть Миротворцем. На самом деле перестал.

Сестра, ты понимала это, когда требовала убить Миротворца? Может, ты уже тогда собиралась отдать меня остальным? Как именно ты думала об этом? Отпустить, помиловав, или бросить на растерзание? Думала ли ты, что именно жизнь с ними убьет Миротворца? Зальет, медленно и неспешно, как вода побеждает огонь: сначала пар, искры, шипение, но потом все утихает, успокаивается, будто пламя сдается воде добровольно.

Сейчас я даже не могу вспомнить, каково быть Миротворцем. Почему он делал то, что делал? Как работала наша общая голова? Словно часть моей личности исчезла за невостребованностью, а я заметил только сейчас.

Мы были одним целым, человек и его маска, я не всегда понимал, кто из нас кто, но пытался разорвать себя надвое, оставить чистого, светлого и беспомощного Эдриана нетронутым, отдать всю злость, что была во мне, кому-то другому. Миротворцу.

Глупо. Теперь понятно, что глупо. Конечно, я не тот Эдриан, которым был десять лет назад, но и не чудовище, каким иногда себя считал. Как удачно Элли назвала меня Дождем. Ведь именно дождь разбил меня надвое, и именно это прозвище, каждый раз напоминавшее о том дне, собрало вновь. Сделало меня тем, кто я сейчас, бросило в тесты. Это мучительно, но намного лучше, чем на самом деле стать чудовищем. А ведь я мог дойти до этого. Стать убийцей.

Выпиваю обе таблетки, откидываюсь на кровать. Камера надо мной.

– Спасибо, – улыбаюсь ей. – За то, что пришла ко мне в подвал. За то, что я здесь. За все, что ты делаешь со мной, за то, какой ты была раньше, когда была Элли, и еще раньше, в нашем детстве.

Динамики отзываются шорохом, дыханием. Негромкими словами:

– Давай я расскажу тебе сказку, братик.

Киваю, глядя в объектив. Жду.

– Жила-была принцесса, – начинает сестра. – Красивая, умная, веселая, смелая. И король с королевой ее любили, и брат-принц восхищался. Но однажды принцесса стала замечать, что что-то… Неправильно. Что ей нравится то, что другим противно, что ей не интересно то, что другие любят. Она чувствовала себя словно шпионка в стане врага, которую вот-вот разоблачат. Уже должны разоблачить, но почему-то не делают этого. Притворяются, что все в порядке. – Динамики дышат, сглатывают. – Ей хотелось быть другой. Правильной, такой, чтобы хотеть того же, что все, чтобы понимать, что они имеют в виду, когда говорят «люблю». Но у нее не было другой себя. Только такая, неправильная. Оставалось жить с тем, что есть, и с отчаянным желанием понять, как они все не догадываются, не замечают, что она ничего не чувствует. А потом оказалось, что все-таки чувствует. Ненависть. Ко всем. Ей, оказывается, очень хочется убить их всех. И себя тоже. Потому что, помнишь, она мечтала быть правильной? Но не могла. А убив, стала бы совсем неправильной. Для всех. Даже для терпеливых короля, королевы и глупого принца, который ничего не замечал.

– Я…

Как много хочется сказать! Как жаль. Как больно. Я, кажется, впервые готов признать – ей было больно тоже. Сейчас и всегда, а я не замечал. Но таблетки. Может, она потому и решила рассказать мне эту сказку именно сейчас? Не хотела слушать, что я отвечу. Не могу бороться со сном. Не уверен, что получилось сказать даже простое «извини». «Я не хотел, прости меня».

«Я люблю тебя, даже зная все это. Правда люблю».

Снимать нас собираются прямо в приемной приюта, фотограф расставляет технику, наготове гример и взмыленная девушка с бейджиком «Рейчел». Жалуется:

– Мы думали, Нэб придет, поможет, я одна тут забегалась совсем!

– Он здесь работает? – уточняю по привычке.

– Да нет, волонтерит иногда. Он не обещал, что придет, но я предупреждала, что сегодня Ребекка не сможет, и хорошо, если он подменит…