Федерико Аксат - Амнезия

Мы с Мэгги как зачарованные последовали за ним в кухню и сели за стол. Отец приготовил чай со льдом. Пока он ставил на стол стаканы, я разглядывал портрет немца.

— Точно, с него-то и надо начать.

Я не знал, что сказать. А отец казался совершенно спокойным, словно ждал моего прихода.

— Папа… — Я замолчал, не зная, как продолжить. Ничего не соображал.

— Я тебе все объясню, Джонни. — Он бросил взгляд на Мэгги. — Я вам все объясню. Но сначала скажите: кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Только Росс, — призналась Мэгги.

— Но как?… — Отец, похоже, был раздосадован тем, что мы обнаружили его убежище.

— Я услышала, как мой отец и остальные говорили про эту хижину, — объяснила Мэгги, — а место вычислила по GPS.

— Ребята сегодня приезжали, — подтвердил отец.

За окном смеркалось. В хижине горел свет, но генератор совсем затих. Я догадался, что отец нарочно заводил его в подвале, чтобы отпугивать непрошеных гостей. Ко мне понемногу возвращалась способность здраво рассуждать, и происходящее больше не казалось безумным сном.

— Ричард купил этот участок и построил хижину в начале двухтысячного года, — начал отец свой рассказ. — Говорил, что сыт по горло больницей и хочет почаще ходить на рыбалку.

Папа всегда был великолепным рассказчиком. Вновь слышать его почти гипнотизирующий голос было и радостно, и жутко.

— Ричард думал, что мы будем здесь собираться, но как-то не сложилось. Сильвия заболела…

На мамином имени его голос дрогнул. Я хотел сказать, что он не все знает, что покрывать Марка больше не надо, что Марк…

Что он знал о Марке? Харрисон и другие наверняка рассказывали ему о том, что происходило во «внешнем мире», но кто знает, о чем они говорили, а о чем предпочитали умалчивать?

— Тогда у всей нашей компании были тяжелые времена, и мы даже не знали, что Ричард построил хижину. По крайней мере, я не помню, чтобы он о ней говорил. Выезжать на рыбалку ему доводилось хорошо если раз в месяц. Да и больницу он, естественно, не бросил.

Однажды Ричард сидел на пристани, и к нему подошел этот человек, — отец указал на фотографию немца в летном шлеме. — Его звали Тим Густафссон. Он вышел прямо из чащи и напугал Ричарда до смерти, но в действительности оказался совершенно безобидным; это я готов засвидетельствовать, мы были знакомы. Они с Ричардом разговорились, и Тим поведал свою историю. Вы спросите, при чем тут я, — отец пристально смотрел на меня, — и где я пропадал все эти годы.

Я кивнул. Отец накрыл мою ладонь своей — несмело, словно боялся, что я его оттолкну. А увидев, что я не отстраняюсь, повеселел, похлопал меня по руке и продолжил рассказ:

— Густафссон оказался канадцем. Отец не оставил ему ничего, кроме немецкой фамилии, и мать, женщина слабого здоровья, растила ребенка одна, на нищенскую зарплату. Она умерла, когда Густафссону было чуть-чуть за двадцать, так он остался один-одинешенек. У него не было ни братьев, ни кузенов, ни теток с дядьями, а искать отца, который, как он слышал, жил где-то в Германии, совершенно не хотелось. К счастью, судьба свела его с Николь, в которую он влюбился с первого взгляда. В спальне есть ее фотография.

Мне оставалось только удивляться, откуда отцу известны все эти подробности. И мало-помалу я начинал догадываться, чем закончится история о Густафссоне.

— У них родилась дочка, Наоми. Жили Густафссоны в маленьком городке Сен-Либуаре, неподалеку от Монреаля. Как-то раз Николь и Наоми отправились на прогулку в лес, похожий на наш. А холода стояли страшные. Густафссон вернулся с двойной смены на фабрике и обнаружил, что жены и дочки нет дома. Искать их начали немедленно. Густафссон приблизительно знал, по каким тропинкам они любили ходить, но поиски ни к чему не привели, хоть и продолжались всю ночь. Девочку нашли только на следующий день. Она замерзла насмерть. Николь обнаружили чуть поодаль; она тоже погибла от холода, но у нее ко всему прочему было сломано бедро. Никакой тайны тут не было. Мать повредила ногу и не могла идти; ей пришлось отправить за помощью пятилетнего ребенка. Наверное, это и вправду было последним шансом на спасение. Но их не спасли, и Густафссон снова остался один.

— Господи, — пробормотала Мэгги. — Подумать страшно, что пережила эта женщина. Как можно допустить, чтобы твоя крошечная дочь одна пробиралась через лес. Я понимаю, почему она так поступила, но от такого же сердце разорвется!

— И не говори. Девочка умерла во сне — только этим Густаффсон и мог утешаться. Он во всем винил себя. Спустя два месяца после трагедии он бросил опустевший дом и отправился куда глаза глядят, лишь бы подальше от проклятого леса. Ричард почувствовал, что Густаффсону больше невмоготу носить в себе невыносимую боль, не имея возможности ни с кем ею поделиться. Он предложил новому знакомому поселиться в хижине, вроде как сторожем. Не то чтобы там было что сторожить, но ты же знаешь Салливана, он никогда не оставит человека в беде.

Я познакомился с Густаффсоном примерно тогда же. Тим казался нелюдимым, но, думаю, он был таким не всегда. Душевная боль совсем его изглодала. Густафссон рубил дрова и делал прочую работу по дому. Своими руками, без всякой помощи построил веранду. Наверное, ему нужно было все время чем-нибудь себя занимать.

Судьба Густафссона чрезвычайно напоминала историю, рассказанную моему брату стариком Мэткином с автозаправки. Оба потеряли жену и дочь нелепым и страшным образом. Как я узнал много позже, совпадение не было случайным.

Я готов был слушать отца часами. Каждое его слово было словно камешек в стене волшебного замка. Хрупкого замка, который может рухнуть в любой момент, загадочного замка, в котором не счесть лабиринтов и тайных комнат, замка, полного вопросов и ответов.

Тим Густафссон и Ричард Салливан подружились. Густафссон не очень любил рыбалку, но иногда составлял Ричарду компанию. Во время одной из задушевных бесед на середине озера Тим признался в том, о чем Салливан давно догадывался: время не залечило его раны, не проходило и дня, чтобы он не думал о Наоми, дрожащей, обессиленной, бредущей сквозь заснеженный лес. И сколько бы Густаффсон ни убеждал себя, что это был несчастный случай, чувство вины не покидало его.

Тим думал о самоубийстве с того самого дня, как погибли Николь и Наоми. Когда-то он сумел остановиться на краю и решил дать себе время. Не в силах оставаться в Канаде, попытался начать все сначала в Карнивал-Фолс, но вернулся к тому, от чего бежал.

Густафссон верил в Бога и не желал просто так выбрасывать свою жизнь на помойку. Совсем другое дело — уйти, зная, что твоя смерть чем-то послужит ближнему.

Вскоре Марк убил маму, а отец взял на себя его вину. Ричард, Харрисон, Билл и Боб встали на защиту нашей семьи. Четверка поклялась хранить тайну во что бы то ни стало, а клятвы Б-клуба были нерушимы. Для Харрисона это решение стало роковым: хранить секрет, оставаясь шерифом Карнивал-Фолс, было невозможно. Недаром он вскоре ушел в отставку, передав дела Тимберту.