Мо Хайдер - Токио

Остановилась у дальней стены и обернулась. Вода вокруг меня постепенно успокоилась, наступила тишина. Единственный звук — мое учащенное дыхание, повторяемое эхом.

И снова грохот. Было слышно, как падает мебель. Я в отчаянии покрутила фонариком — желтый потолок то входил, то выходил из фокуса. Некуда спрятаться, некуда… Арка! Я подогнула колени, погрузилась по плечи, подбородок почти касался поверхности воды. С полок свалилось несколько банок, хлюпнув, они прорвали пленку на воде и исчезли, унеся на дно потемневшие маринованные сливы, рис и мелкую рыбу. Я сунула руку в темное пространство туннеля, пальцы коснулись скользкой крыши. Выпрямила руку, прижала щеку к стене и почувствовала, что потолок поднимается — рука оказалась в воздухе. Вытащила руку и посветила на нее фонариком. Какая там длина? Двадцать пять — тридцать дюймов? Недалеко. Не очень далеко. Дрожа всем телом, оглянулась на лестницу, на хлипкую дверь.

Вблизи снова что-то грохнуло, возможно в кухне. Я вытащила мешок и крепко завязала ручки, полностью изолировав его содержимое, снова сунула под куртку, застегнула молнию до подбородка. Из онемевших пальцев выпал фонарик, упал на пленку, высветив овал на соседней стене. Я потянулась за ним, почти достала, но снова выронила. На этот раз пленка не выдержала — фонарик ушел под воду, его луч осветил гниющую колонию розовых организмов и отбросил кружевную тень на стены. Я стала шарить — рука медленно двигалась под водой, на поверхность выплыли тучи всякой дряни, но фонарик совершил ленивый пируэт, и желтый свет погас. Потом — плюх. Рядом со мной в воду упало что-то маленькое, но тяжелое, упало и поплыло.

Я чуть не разрыдалась. Фонарик. Фонарик. «Да он и не нужен. Зачем он тебе? Обойдешься и без него.

А что упало в воду? Ничего. Крыса. Не думай об этом». В щелястую дверь просочился свет. Я услышала мужской голос, тихий и серьезный, и жаркое дыхание медсестры. Она ходила по кухне, словно принюхивалась к моим следам.

Не думай, а то умрешь. Я набрала в грудь воздуха, взялась руками за стену, подогнула колени и сунула лицо в темный туннель.

Ледяная вода заполнила уши и нос. Я высунула руки и попыталась встать, оцарапала локти о падающий кирпич. Внутри меня вибрировал голос — мой собственный, испуганный голос. Куда? Куда? Где заканчивается туннель? Где? И только я подумала, что дыхание вот-вот прервется и все будет кончено, как моя рука, протянувшаяся к потолку, почувствовала, что вышла из-под воды. Я потянулась вслед за ней, царапая лицо, отчаянно порываясь вперед в надежде глотнуть воздух. Я выскочила на поверхность. У меня началась рвота, я отплевывалась. Я не могла выпрямиться, но с согнутыми коленями и повернутой на сторону шеей достаточно было места — четыре-пять дюймов между водой и кирпичным потолком, — чтобы дышать.

Дышать, дышать!

Не знаю, сколько времени я провела в туннеле, в каком состоянии был мой организм — возможно, я потеряла сознание или впала в транс — и все же я стояла, хотя и тряслась, а сердце стучало так громко, будто в несколько сот раз превышало нормальный размер и было огромным, словно дом, в котором я находилась. Холод и страх цепляли мое сознание и медленно тянули его из меня по длинному, безмолвному туннелю, пока я не превратилась в ничто — остался только пульс в месте, не имевшем границ. Это место нельзя было определить на карте, и оно не подчинялось физическим законам. Я плавала в вакууме, не имея представления о времени или материи, покачивалась, как астронавт в невесомости, и даже когда прошло тысячелетие и я увидела слабый розовый свет, идущий сквозь воду слева от меня, — это был фонарик Огавы — я не запаниковала. Я смотрела на себя из другого места, видела свое замерзшее лицо, синие губы, полузакрытые глаза. Даже когда свет исчез и прошла еще одна вечность, когда в комнатах наверху послышались удаляющиеся шаги, я оставалась совершенно неподвижной — современная Алиса, со свернутой набок головой, съежившаяся и страшно холодная. Мне казалось, что мое сердце замерзло и я превратилась в окаменелость, лежащую под землей на глубине нескольких метров.

На рассвете в саду заиграли первые лучи солнца. В доме уже несколько часов стояла тишина. Я подобралась к открытому окну. Тело так занемело от холода, что ползла я к нему несколько часов. Каждый дюйм давался в борьбе с желанием уснуть, но я все преодолела. Осторожно выглянула наружу, сердце устало билось. Я была уверена, что Огава сторожит меня в соседнем доме. Но в саду было тихо — призрачный серебряный мир, тихий и спокойный, словно замерзший во льду корабль. Все было покрыто бриллиантами замерзших капель. Капли, словно ожерелья, висели на деревьях.

Выбравшись из окна, я без сил упала в снег, долгое время не шевелилась, привалилась к ветке, на которой прежде висел мешок, смотрела на безмолвный зимний мир.

Что здесь произошло? Что случилось? Все окна галереи были разбиты, все ветки на деревьях обломаны, висевшая на шарнирах ставня время от времени поскрипывала.

Капли на деревьях такие красивые… Занялся рассвет, и мой мозг медленно заработал. Такие красивые. Я смотрела на деревья, окружавшие каменный фонарь, на место в саду, которое так восхитило Ши Чонгминга. Потихоньку ко мне начало приходить осознание. Замерзшие капли крови и клочки плоти рассыпались по ветвям, словно здесь что-то взорвалось. Вот и на каменном фонаре что-то висит, словно выцветшая бумажная цепь… Зашевелилось смутное воспоминание — фотография в газете, неизвестная жертва, внутренности, вывалившиеся из багажника автомобиля.

Джейсон…

Я долго смотрела на то, что от него осталось. Меня поражал затейливый узор — жгуты и оборки, маленькие завитки, словно рождественские украшения. Как может это быть таким красивым! Налетел ветер, закружил снежные хлопья, сбросил с ветвей кровь. Ветер забарабанил в разбитые окна галереи, закрутился в коридоре. Я представила, что смотрю на все сверху, вообразила червеобразные дорожки и купы деревьев. Представила, как должна выглядеть кровь — ореол над каменным фонарем, а затем я мысленно посмотрела в сторону и увидела крышу дома, красную черепицу, выглядывающую из-под тающего снега. Увидела маленький переулок и семенящую по нему старушку. Увидела рекламу с Микки Рурком и всю Такаданобабу — поле для выездки верховых лошадей, увидела Токио, блестящий и сверкающий, и Японию, присевшую, словно стрекоза, на бок Китая. Великий Китай. Одна картина сменялась другой, пока я не задремала. По небу побежали облака, я закрыла глаза и позволила небу, или ветру, или луне подхватить меня и унести.

Нанкин, 21 декабря 1937