Камилла Гребе - Оцепенение

Они с Андреасом ждут ребенка.

Они вместе работали над расследованием в Урмберге и постоянно цеплялись друг к другу. Спорили обо всем – от иммиграции до социальных пособий и не могли даже договориться, из какого ресторана заказать обед.

А теперь планируют принести новую жизнь в этот мир.

Неожиданный поворот событий, я вам скажу.

– Ты по-прежнему куришь тайком? – Малин поднимает брови, кивая на окурок на земле.

Я не отвечаю, только хлопаю ее по плечу.

В паре метров от Малин стоит Гуннар Вийк по прозвищу Дайте.

Я кошусь в его сторону.

Борода седая и растрепанная, веки такие тяжелые, что непонятно, как ему что-то удается разглядеть из-под них и очков в тонкой стальной оправе. Живот распирает рубашку с коротким рукавом. Из-под коротковатых синтетических брюк торчат голые опухшие лодыжки. На ногах – старые коричневые сандалии.

Гуннар – настоящая легенда. Он потомственный полицейский. Члены его семьи дорого заплатили за возможность работать в полиции. Но больше всего он известен как главный полицейский Казанова. Если верить слухам, волочился за каждой юбкой. И загнав свою добычу в угол, подавлял жалкие попытки сопротивления своей коронной репликой: «Дай этому случиться».

Разумеется, слухи распространяются быстро, и вскоре умники из полиции дали ему прозвище «Дай-этому-случиться». С годами прозвище сократили для удобства, и он сначала превратился в «Дай-этому», а потом в «Дайте».

Мы здороваемся. Мы раньше не работали вместе, но знаем друг друга, хоть и поверхностно.

Гуннар неплохой полицейский, хоть с годами и стал нытиком. Его коллеги говорят, что он особенно угрюм, когда ни с кем не встречается.

– Что тут у нас? – спрашиваю я.

– Мужчина. На вид лет двадцать, – отвечает Дайте, теребя бороду. – Тело обнаружил рыбак.

– А мы тут зачем?

Вопрос не праздный. Оперативное отделение не расследует обычные убийства.

– Мы думаем, что его смерть связана с расследованием, которое сейчас проводится. И к тому же в стокгольмской полиции не хватает ресурсов. Они попросили нас помочь.

– Личность жертвы установлена?

– Не совсем, – говорит она, щурясь от солнца.

Я чувствую на себе ее взгляд.

Я, должно быть, выгляжу ужасно. Небритый, немытый, неподготовленный. Я совсем не похож на прежнего Манфреда.

Он бы никогда не пришел на работу в таком виде.

Прежний Манфред носил рубашки и костюмы-тройки. В кармане пиджака у него всегда был шелковый платок, и он благоухал, как парфюмерная лавка.

Прежний Манфред носил до блеска начищенные итальянские туфли из мягкой телячьей кожи и эксклюзивный, но неброский «Ролекс» модели пятидесятых годов.

Но прежнего Манфреда больше нет.

– Идем? – говорит Малин и направляется ко входу.

Судмедэксперт Самира Хан обнимает меня при встрече. Она маленькая и хрупкая, как ребенок. Длинная темная коса аккуратно лежит между лопаток.

– Как ты исхудал! – восклицает она, сжимая мне руку повыше локтя и потом шепотом добавляет: – Как она?

– По-прежнему в коме.

Самира кивает и поправляет фартук.

– Это чтобы мозг мог восстановиться, – поясняет она. – Послушай, дети в этом возрасте способны восстанавливаться очень быстро. И мозг обладает фантастическими способностями компенсировать утрату функций.

Я киваю. Все это я уже слышал раньше.

Мы идем в зал для вскрытия.

– Так кто, вы думаете, покойный? – спрашивает у Малин Самира.

– Мы думаем , что это может быть Юханнес Ахонен, – говорит Дайте, закладывая за губу снюс. – Но это предположение основано на том, что у мертвеца такая же татуировка.

Самира кивает.

– Придется дождаться заключения судебного ортодонта и результатов ДНК-анализа, чтобы точно установить личность.

Она открывает дверь и пропускает нас вперед. Характерный удушающий запах смерти ударяет мне в лицо. Краем глаза я вижу, как морщится Малин. Дайте, напротив, и бровью не повел. Просто прошел в палату, даже не вынимая рук из карманов.

– Посмотрим? – спрашивает Самира, надевает очки и полиэтиленовый фартук и подходит к столу для вскрытия.

На столе из нержавеющей стали лежит тело мужчины. Разбухшее и посиневшее. Кожа в некоторых местах потрескалась и напоминает тонкий зеленый брезент, небрежно накинутый на что-то белесое и бесформенное.

Когда я подхожу к столу, что-то внутри меня сжимается. Может, потому что мои чувства в расстройстве – обычно я так остро не реагирую на покойников. Словно холодная рука шарит в груди в поисках сердца. Я боюсь, что Надя тоже когда-то окажется на таком столе. Я знаю, что этот мужчина тоже чей-то ребенок.

Я зажмуриваюсь.

– Вскрытие будем проводить во второй половине дня, – говорит Самира, натягивая перчатки. – Но я подумала, что, возможно, вы захотите взглянуть на него пораньше.

Она продолжает:

– Как вам уже известно, тело было завернуто в покрывало и обмотано железной цепью. Когда ткани разлагаются, в грудной клетке и животе образуются газы – прежде всего метан и углекислый газ. Из-за этого тела утопленников часто всплывают на поверхность. В этом случае тело нарочно обвязали утяжелителями, чтобы оно не всплыло. Но это не означает, что он был убит. До вскрытия я не могу назвать причину смерти. Пока могу только сказать, что тело подверглось насильственным действиям, поскольку обе ноги, таз и спина сломаны.

– И кто-то отрезал ему руку, – добавляет Малин, кивая на отсутствующую левую руку.

– Необязательно, – возражает Самира. – Руки и ноги имеют тенденцию отваливаться, когда тело долго лежит в воде. Это могло произойти само по себе, по вине животного или механизма, например, лодочного пропеллера.

Дайте кивает, хмыкает, сводит кустистые брови.

– А это что за белое вещество? – спрашивает Малин.

Самира касается пальцами воскообразной субстанции, местами покрывающей тело.

– Адипоцир, или трупный воск. Образуется путем гидролиза из жира, когда тело долго находится в холодной воде.

– Черт, – бормочет Малин, но замолкает при виде недовольной мины Дайте.

– Когда он умер? – спрашивает он, делая заметки в блокноте.

– Я бы предпочла отложить этот вопрос, – тянет с ответом Самира. – Много факторов влияют на то, как быстро тело разлагается в воде: температура, содержание соли, кислорода, и так далее. Но предварительно могу предположить, что смерть наступила месяц-два назад. Трупный воск образуется не сразу.

– А татуировка, из-за которой вы решили, что это Юханнес… – интересуюсь я.

– Ахонен, – вставляет Дайте.

Самира поднимает руку покойного, чтобы мы могли разглядеть что-то темное на коже.

– Смотрите, – говорит она.

Дайте наклоняется вперед. Малин тоже, но я вижу, что ее взгляд обращен к двери, а лицо побледнело.