Бернар Миньер - Сестры [litres]

– Это невозможно, прошло уже двадцать пять лет, существует срок давности…

Сервас покачал головой.

– О, нет, сожалею, но нет никакого срока давности, – поправил он Ланга. – Видите ли, я всегда был убежден в вашей виновности в этом деле, а потому и в две тысячи втором, и в две тысячи двенадцатом году, за несколько месяцев до окончания срока давности, я, с согласия судьи, составлял новый протокол, который подшивали к остальным документам досье. Как вам известно, такое действие обнуляет счетчик срока давности.

Ланг был на ковре, и арбитр уже отсчитывал секунды, но он все еще надеялся подняться до того, как прозвучит роковое «десять».

– У вас нет доказательств, – упрямился он, – я их не убивал…

– По части этого я с вами согласен, – спокойно констатировал полицейский. – Позвольте мне подвести итог всему, что произошло.

Он помедлил, словно приводя свои рассуждения в порядок.

– Девушки вас шантажировали… и требования их возрастали… ваше положение становилось невыносимым… и вы решили положить этому конец. Назначили им встречу возле кампуса, полагаю, как и всегда. Вот только на этот раз не для того, чтобы заплатить. Но вы не собирались пачкать руки, а потому попросили несчастного Седрика Домбра сделать все за вас. Он же лепетал что-то о «безжалостном человеке», который «сделает ему зло»… Вы ему угрожали, подталкивали к самоубийству? Во всяком случае, это он пришел тогда в лесок, когда стемнело. Начал с Алисы: ударил ее сзади, как вы велели – старый добрый метод вашего батюшки, – а потом ударил вторую. Но она успела обернуться, он понял, что это не та девушка, и запаниковал. Что было делать? Время поджимало… Одиль Лепаж была очень похожа на сестер, потому Седрик и ошибся: те же длинные светлые волосы, та же фигура, та же манера держаться… И он стал бить ее до тех пор, пока не размозжил полностью лицо в надежде, что ни вы, ни кто-либо другой не обнаружит подмену. Это в его расчеты не входило: единственная, кто знал правду, была выжившая Амбра… Домбр переодел девушек в платья первопричастниц в точном соответствии со сценой, которую когда-то придумали вы, надел им на шеи крестики и убежал. Но он знал, что убил не Амбру и что она теперь пустится в бега. Тогда он отправился к ней в кампус. Дверь ему никто не открыл, и он ее выломал. Может, хотел дознаться, где находится Амбра… А она тем временем пришла на место встречи, но чуть позже, сняла крестик с Алисы – несомненно, в качестве жуткого сувенира этой ночи – и тоже исчезла в лесу. Когда же прочла в газетах, что все считают ее мертвой, то решила перейти на нелегальное положение: единственная связь с прошлым, жизнь ее сестры, оборвалась, и теперь ей надо было опасаться за собственную жизнь. И потом, у вас было много шансов: бедный парень повесился, признавшись в преступлении. И не надо забывать, что он оставил записку: «Я всегда был твоим самым верным фанатом. Готов поспорить, что с этого дня займу в твоих мыслях то место, которое заслуживаю. Твой навеки преданный поклонник номер один…» Поначалу это казалось жестом отчаяния неуравновешенного фаната, но на самом деле значило гораздо больше: это был дар, приношение, жертва. К тому же он смертельно боялся, что Амбра объявится и донесет на него. Да еще его мучил страх перед вами: « Безжалостным человеком»…

– И как вы все это собираетесь доказать?

Сервас сделал вид, что не услышал вопрос. Он знал, что у Ланга кончились боеприпасы и он сейчас целиком от него зависит, не имея больше даже желания сопротивляться. Это читалось в его печальных, страдальческих глазах, это слышалось в его голосе.

– Вернемся к вашей супруге, господин Ланг. Она была под действием наркотика. GHB. Следы этого наркотика обнаружены в ее волосах и крови. Я желаю вам и вашему адвокату удачи, когда будете объяснять, что это была обыкновенная кража, которая обернулась трагедией… Ваша жена находилась под действием наркотика, и нет сомнений, что сделали это вы, чтобы замедлить все ее рефлексы. Суд присяжных сочтет это предумышленным деянием.

– Что?

На мгновение Сервас засомневался: вид у Ланга был искренне удивленный, и он готов был поклясться, что тот не наигрывает. О господи, да он ничего не знал про наркотик … Что же это, в конце концов, значит? Что-то от него в этой истории ускользнуло…

– Или, предположим, – продолжил он, – что есть и другая гипотеза: возможно, жена не хотела, чтобы вы догадались, что она принимает наркотик, дабы легче переносить тот факт, что каждую ночь делит ложе с монстром.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – твердо сказал Ланг, и опять у Серваса возникло странное чувство, что он абсолютно искренен.

А что, если он упустил что-то важное? Или поставил кусочек пазла не на то место? Однако атаки Мартен не прекратил.

– Ваш тренер по гимнастике утверждает, что в последнее время вы стали чаще обыкновенного появляться в зале. «Обычно такие перемены наступают после первого января», – сказал он. Вы ожидали, что вас могут арестовать… И готовили себя и морально, и физически. Но скажите мне, пожалуйста, кто, как не преступник, станет готовить себя к аресту загодя, когда преступление не совершено?

Сервас дал Лангу время подумать. Что-то в поведении писателя и в его глазах, подернувшихся какой-то темной дымкой, заставляло думать, что тот покорился и Сервас выиграл.

– Вернемся к… к Амбре-Амалии. На кладбище было всего три венка: Амалия редко выходила в свет? Она была настоящей домоседкой… Лола Шварц говорила мне, что ваша жена знала, чего хочет, еще в то время, когда вы навещали ее в сквоте. Она хотела вас.

На этот раз ответа не последовало.

– Рассказывая мне о вашем знакомстве, вы сказали, что, увидев в галерее фотографии Амалии, нашли в ней родственную душу. Это неудивительно: она сделала все, чтобы у вас возникло такое ощущение. И фотографии преследовали только одну цель: прибрать вас к рукам. Когда же вы ее увидели, то подпали под ее обаяние точно так же, как двадцать лет назад. У вас произошло то самое «дежавю». Как вы сами сказали когда-то: «…было в ней что-то такое родное и знакомое, что пробуждало былые чувства…» Это нормально, потому что Амалия, хоть и изменилась за годы неприятностей и блужданий по свету, все-таки осталась по сути прежней Амброй.

И наконец нанес последний удар:

– Каково это: целых пять лет спать рядом с женщиной, которую вы когда-то изнасиловали и которая, несомненно, ненавидела вас изо всех сил?

– Я любил ее…

Эта фраза вырвалась спонтанно, после долгого молчания – как исповедь, как признание.

Сервас помедлил со своей следующей фразой, но в конце концов, он был здесь не для того, чтобы разыгрывать из себя доброго самаритянина.

– Так сильно, что убили ее?