Андерс де ла Мотт - Конец лета

Она принялась перебирать конверты. В них были письма, написанные красивым маминым почерком, и она шагнула к окну, чтобы рассмотреть их получше. От писем слабо пахло деревом и землей, словно раньше их держали в каком-то сыром месте.

У нижнего конверта недоставало уголка; изнутри что-то выглядывало. Светлые волосы. Вероника открыла конверт. Увидела короткий локон, обвязанный голубой шелковой лентой. Сердце с размаху врезалось в лед. Вероника развернула письма и стала читать их. Одно за другим, от первого до последнего. И пока она читала, холодная черная вода в ее груди подымалась все выше. За последние дни Вероника многое увидела и услышала, и теперь все это словно бы пошатнулось и сдвинулось, обретя новый и жуткий смысл.

Кессон в лесу.

Замок с перекушенной дужкой.

Болторез в папиной мастерской.

Письма, которым не следовало здесь находиться.

Она могла выбрать любого. Но выбрала меня.

Билли мертв!

Ведь у нее были мы — почему ей этого не хватало?

Как будто Билли какой-то особенный.

Девочка моя. Ты ведь не могла знать…

Ты

Ведь

Не Могла

Знать

Моя любовь , так начиналось последнее письмо.

Я решилась. Другого пути нет. Мне грустно и радостно одновременно. Рано или поздно он все равно покинул бы меня, как и другие дети. Как и ты. Все так делают. Оставляют меня одну.

Так будет лучше, для всех нас. Для тебя, для меня, для нашего Билли. Мы попадем в лучшее место, где нет боли, нет страданий. В место, где никто не бывает покинут. Туда, где мы всегда вместе.

Я ненавижу тебя, Томми.

Я люблю тебя.

Вероника медленно спустилась в розарий. Тело стало тяжелым, каждое движение требовало неимоверных усилий. Она села рядом с отцом на скамейку. Он ничего не сказал ей: был всецело поглощен разглядыванием роз «магдалена». Солнце переползло через стену. Капли на листьях превратились в текучий хрусталь.

— Ты был прав, — бесцветным голосом произнесла Вероника. — Я не могла знать, что Исак — не мой младший брат. Не могла знать, что Билли нет в живых.

Она положила стопку писем отцу на колени.

— Но ты — знал.

Отец медленно повернулся к ней. Его взгляд был таким печальным, что у нее перехватило дыхание.

— Мама и Томми Роот. Ты все знал, знал об их отношениях, знал, что отец Билли — он. И все-таки…

— Томми делал ее счастливой, — тихо сказал отец. — Во всяком случае, поначалу. А разве не этого хотят люди? Чтобы тот, кого любишь, был счастлив?

— Но то, что она сделала… Как ты мог?

— Вера, твоя мать страдала депрессией. Много лет. Она была больна и несчастна, но я любил ее больше всего на свете. Я помыслить не мог о том, чтобы потерять и ее, и Билли!

Веронике пришлось приложить усилия, чтобы голос вышел громче шепота.

— Что произошло, когда ты тем вечером вернулся домой?

Отец отвернулся. Он не сводил глаз с розового куста.

— Магдалена и Билли лежали в ванне. Магдалена наполнила ее и дала Билли снотворное. Раскрошила таблетки и ссыпала порошок в теплое молоко… и сама тоже это выпила. Когда я вошел в ванную, Билли уже нельзя было спасти, а Магдалена почти не дышала. Я вернул ее к жизни, вызвал у нее рвоту. Перенес в спальню и уложил на кровать.

— А потом?

Отец снова взглянул на нее.

— Потом я сделал то, что требовалось, чтобы защитить ее. Чтобы защитить мою семью.

— Ты подбросил ботиночек на кукурузное поле. Позвонил в полицию и сказал, что Билли потерялся.

Отец молчал.

— А письма? — спросила она, приготовившись к немыслимому.

— Магдалена мало-помалу начала сознавать, что ей нужна помощь, что она больна и что произошедшее — не ее вина. И она все мне рассказала, даже про эти письма. Если бы Монсон добрался до них, он бы все понял. Магдалену бы посадили под замок на много лет. Возможно, она никогда бы не вышла на свободу. Полицейские обыскали и усадьбу Роота, и его насосную, но писем не нашли, и я понял, что он держит их в каком-то тайнике. В месте, о котором знают лишь те, кому он доверял.

— Сейлор. Он рассказал тебе про домик и кессон в Аскедалене.

Отец медленно кивнул.

— Поразительно, как люди откровенны с тем, кто готов их слушать. Сейлора никто не принимал всерьез. Никто, кроме Томми Роота. А потом — меня.

— Почему ты не уничтожил письма?

Отец ничего не сказал, но Вероника и так знала ответ. Он не уничтожил письма по той же причине, по какой запер комнаты мамы и Билли и сохранил там все в неприкосновенности. И по той же причине он не смог избавиться от машины Роота.

— Потому что когда-то они были важны маме, — пробормотала она. — Потому что они — частица ее жизни.

Несколько секунд было тихо. Слышался только стук капель и позвякиванье «ветерка». Вероника теперь знала все до единой трагические подробности, которые, одна за другой, складывались в целое.

Превращались в следы на заснеженном льду, ведущие к черной воде.

— Вот почему она покончила с собой. Потому что ее старший брат ради нее убил не просто невиновного, а… — Она не могла принудить себя произнести эти слова вслух. Убил того, кого она любила. Убил отца ее ребенка.

Отец снова поднял глаза. Его взгляд переполняла такая боль, что у Вероники едва не разорвалось сердце.

— Где… — До чего хриплый у нее голос… — Где Билли, папа?

Отец не ответил — только отвернулся и опять стал смотреть на розы. Розовые цветы окутывали их своим ароматом, закрывали от мира. И вдруг Вероника увидела перед собой другие розы — белые. На маминой могиле, на секретере и на письменном столе Билли.

Вероника медленно поднялась, забрала у отца письма… Она увидела его здесь же, в розарии, чуть больше недели назад, но теперь ей казалось, что это было ужасно давно. Вероника вспомнила, какое выражение появилось у отца на лице, когда она застала его врасплох. Удивление и страх.

Тщательно разрыхленный белоснежный гравий под большим кустом в углу… Белые розы изумительной красоты. Почти такие же красивые, как «магдалена», только поменьше. Вероника присела на корточки, заглянула под куст, увидела на земле латунную табличку. Пять маленьких букв, при виде которых лед у нее в груди навсегда сменился темной водой.

Билли

Вероника услышала, как скрипнули петли калитки, услышала шаги и позвякиванье ключей на поясе с кобурой. Она недавно звонила Маттиасу. Не просила его приехать, вообще ни о чем не просила. И все же он приехал.

Брат встал рядом, положил руку ей на плечо. Вероника, не глядя, протянула ему письма. Он взял их, сжал ее пальцы, но ничего не сказал.

Снова звякнул «ветерок», на этот раз громче. Печальный металлический звук, пролившийся на розарий.

— Он все время был здесь, — прошептала Вероника. — А мы его не нашли.