Райли Сейгер - Запри все двери [litres]

На входе в Американский музей естественной истории меня встречает толпа школьников. Их по меньшей мере пара сотен – одетых в клетчатые юбки, штаны цвета хаки, синие жилетки поверх белых рубашек. Я пробираюсь сквозь толпу, тихо завидуя их молодости, счастью, веселой болтовне и надуманным трагедиям. Эти дети еще не видели жизни. По крайней мере, настоящей жизни.

Дойдя до ротонды имени Теодора Рузвельта, я прохожу мимо огромного скелета барозавра и приближаюсь к кассе. Хотя в музей, строго говоря, можно зайти бесплатно, женщина за стойкой настойчиво интересуется, не желаю ли я сделать «небольшое пожертвование» за вход. Я даю ей пять долларов и получаю в ответ осуждающий взгляд.

После этой унизительной сцены я захожу в зал млекопитающих Африки имени Карла Эйкли. Или, как выразился Дилан, «к слонам».

Он уже ждет меня, сидя на одной из деревянных лавок, окружающих чучела слонов. Кажется, он пытался слиться с толпой, но вместо этого только сильнее бросается в глаза. Черные джинсы. Черная кофта. Темные очки. Странно, что к нему еще не подошли охранники.

– Ты опоздала на пять минут, – говорит он.

– А ты похож на шпиона, – отвечаю я.

Дилан снимает очки и оглядывает битком набитый зал. Школьники столпились возле диорам, и мне видны только уши и рога животных, да еще жирафьи головы, печально взирающие на толпу из-за стекла.

– Пойдем наверх, – говорит Дилан, указывая на верхний ярус зала. – Там меньше народа.

Это так, но лишь ненамного. Поднявшись на верхний ярус, мы останавливаемся возле наиболее безлюдной диорамы. Она изображает пару страусов, защищающих свои яйца от приближающихся вепрей. Самец опустил голову, распушил крылья и угрожающе приоткрыл клюв.

– Ты принесла телефон Эрики? – спрашивает Дилан.

Я киваю. Он лежит в правом кармане моих джинсов. Мой собственный телефон лежит в левом кармане. Их общий вес будто тянет меня к земле.

– Дай мне посмотреть.

– Возможно, позже, – говорю я. – Я не вполне тебе доверяю.

Мне не нравится его поведение. Дилан будто бы все время на взводе – звенит ключами в кармане, то и дело озирается по сторонам, словно боится, что за нами следят. Когда он переводит взгляд на диораму, то смотрит не на страусов, а на подкрадывающихся к ним хищников. Хотя эти вепри уже много лет мертвы, Дилан все равно мрачно хмурится. Должно быть, это выражение адресовано мне.

– Я тебе тоже, – говорит он.

Я криво улыбаюсь.

– По крайней мере, мы понимаем друг друга. Теперь расскажи, что ты знаешь об Эрике Митчелл.

– А что ты о ней знаешь?

– Знаю, что она жила в 12А до меня. Через месяц решила съехать. А теперь ты развешиваешь объявления о ее пропаже. Расскажешь остальное?

– Мы с ней… дружили, – говорит Дилан.

Я обращаю внимание на запинку.

– Только дружили?

Мы подходим к другой диораме. Она изображает двух леопардов, прячущихся в роще. Один из них пристально наблюдает за кустарниковой свиньей, готовясь к прыжку.

– Ладно, не только, – говорит Дилан. – Я столкнулся с ней в лобби на следующий день после того, как она переехала в Бартоломью. Мы начали флиртовать, потом, ну, встречаться. Правилами это вроде бы не запрещено. Но на всякий случай мы ничего не афишировали. Поэтому я не могу сказать, в каких мы были отношениях. Сам толком не знаю.

Я вспоминаю ночь, проведенную с Ником, и понимаю, про что говорит Дилан.

– Сколько это продолжалось?

– Недели три, – отвечает он. – Потом она ушла. Никого не предупредив. Ни единого слова. Просто испарилась. Сначала я думал, у нее что-то случилось. Но она не брала трубку. Не отвечала на сообщения. Тогда-то я и начал волноваться.

– Ты спрашивал Лесли?

– Она сказала, что Эрику не устраивали правила, и она решила съехать. Но при мне Эрика никогда ничего не говорила про правила. Ни разу не пожаловалась.

– Может, что-то изменилось?

– Что могло измениться за одну ночь? – говорит Дилан. – Я ушел из ее квартиры вскоре после полуночи. А наутро ее уже не было.

Ингрид пропала при таких же обстоятельствах. Это трудно не заметить.

– Лесли говорила с Эрикой лично?

– Нет, та оставила записку, – говорит Дилан. – Заявление об увольнении, как выразилась Лесли. Говорит, Эрика подсунула его под дверь ее кабинета вместе с ключами.

Я смотрю на диораму; меня нервируют чучела леопардов. Один из них смотрит на кустарниковую свинью, зато другой будто бы уставился через стекло прямо на посетителей.

Я отворачиваюсь и смотрю на Дилана:

– И тогда ты начал ее искать?

– Ты про объявления? Я развесил их через несколько дней. Начал беспокоиться, когда прошло двое суток, но Эрика так и не ответила. Сначала я пошел в полицию. Без толку. Сказали, что…

– Что у тебя слишком мало информации, – заканчиваю я. – Мне сказали то же самое про Ингрид.

– В общем-то, они правы, – говорит Дилан. – Я мало знаю про Эрику. Ни дату рождения. Ни того, где она жила до Бартоломью. Рост и вес я прикинул на глаз. Я надеялся, что кто-нибудь узнает ее фото и позвонит мне. Я просто хочу убедиться, что она в порядке.

Мы доходим до другой диорамы. Стая гиеновидных собак бежит по саванне в поисках добычи.

– Ты не пытался связаться с ее семьей? – спрашиваю я у Дилана.

– У нее нет родственников.

У меня замирает сердце.

– Совсем?

– Она была единственным ребенком в семье. Потом родители погибли в аварии, когда она была еще маленькой. Ее вырастила тетя, которая скончалась пару лет назад.

– А ты? У тебя есть родные?

– Нет, – тихо отвечает Дилан, глядя не на меня, а на собак. Их в стае шесть. Маленькая сплоченная группа. – Мама мертва, отец, наверное, тоже. Черт его знает. Был брат, но его убили в Ираке.

Еще один временный жилец, у которого не осталось семьи. Как и у меня, Эрики и Ингрид – здесь явно прослеживается тенденция. Либо Лесли выбирает сирот из соображений благотворительности, либо потому, что ей нужны отчаявшиеся люди.

– Сколько тебе платят? – спрашиваю я.

– Двенадцать тысяч за три месяца.

– Мне тоже.

– Тебе это не кажется странным? С какой стати платить бешеные деньги за то, чтобы кто-то пожил в твоей роскошной квартире? Большинство людей с удовольствием согласятся и забесплатно.

– Лесли говорила, что это…

– Мера предосторожности? Да, мне она сказала то же самое. Но тут еще и все эти правила… Здесь что-то не так.

– Тогда почему ты не ушел?

– Мне нужны эти двенадцать тысяч, – говорит Дилан. – Через четыре недели я смогу забрать деньги. После этого ноги моей здесь больше не будет, хоть мне и некуда больше идти. Эрика считала так же.

– Ингрид тоже. И я.

– Эрика говорила про Бартоломью и про то, какой он, ну, стремный. Слышала истории про всякую жуть, которая здесь случалась?