Катажина Бонда - Очкарик

Ивона сидела напротив выключенного большого телевизора и безразлично смотрела на свое отражение. На просьбы матери не реагировала. На нее не действовали ни угрозы, ни мольбы сдвинуться с места и начать жить заново. Молодая вдова ничего не говорила, не ела, не спала. Она только сидела без движения и глядела в стену, на которой висел плоский телевизор, подаренный ее матери перед свадьбой покойным ныне Бондаруком. Телевизор не работал, потому что вчера им отключили свет за неуплату.

Братья шумно праздновали смерть директора с тех самых пор, как на рынке была обнаружена его голова. Они несколько раз звонили сестре с поздравлениями. Они не сомневались, что в скором времени станут сказочно богаты. Было обнаружено еще одно, самое последнее завещание. Оказалось, что Петр оставил свое имущество ей, ее семье и ее будущим детям, независимо от того, кто будет их отцом. Сыновьям он оставил дом, автомобили и небольшой пакет акций фабрики. Большую часть акций он передал сыну Дуни Ожеховской, но, если тот по каким-то причинам не сможет войти в права наследования, его часть тоже перейдет в собственность Ивоны.

Час назад в трущобу на Химической опять явился эскадрон полиции, чтобы всех их арестовать, но тут же возник адвокат Мацкевич и выторговал им подписку о невыезде. Гонорар он любезно согласился принять позже. Ивона не могла понять, как можно быть таким сукиным сыном. Таким образом, Зубры с сегодняшнего дня с размахом гуляли, а все, кто когда-либо сказал в их адрес хоть одно плохое слово, дрожали от страха, потому что теперь они стали одной из самых влиятельных семей в регионе.

Божена опять подошла к дочери и подала ей почищенное и разрезанное на восемь частей яблоко.

— Съешь хоть кусочек.

Она подсунула ей под нос стакан с газировкой. Ивона всегда ее очень любила несмотря на то, что мать ругалась, что полезнее было бы выпить воды с гуашью.

— Красочки тебе купила. Может, выпьешь?

Никакой реакции. Ивона вставала только в трех случаях: в туалет, поставить телефон на зарядку и если слышала рев мотоцикла.

— Доченька, смирись с тем, что он не приедет, — уговаривала ее Божена. — Разве что узнает о наследстве, но тоже не думаю. Возможно, это покажется ему ниже его достоинства. Мужики — чудовища.

Ивона закрыла лицо руками и начала всхлипывать.

— Это не так, мама. — Она заговорила впервые после выхода из укрытия. — Он любит меня. Я знаю. С ним что-то случилось. Я чувствую это, у меня душа разрывается.

Божена подошла и сильно прижала дочь к себе.

— Не будь наивной, — попросила она. — Найдешь себе кого-нибудь. Теперь ты будешь жить как королева. Продашь фабрику, будешь богатой. А когда есть деньги, любовь сама стучится в дверь. Очередь ухажеров уже выстраивается. Каждая любовь — первая.

Ивона вырвалась из ее объятий и выбежала на улицу. Она не останавливалась, пока не выбилась из сил. Девушка стояла, уперев руки в колени, и тяжело дышала. Бег высушил слезы. Она замедлила темп и остаток пути до дома матери Квака прошла быстрым шагом. Ивона еще ни разу в жизни не преодолевала так быстро такое большое расстояние.

Когда она постучалась в убогую хату на опушке леса, Дуня как раз снимала сглаз с алкоголика. Ивона уселась на порог и наблюдала за обрядом. Знахарка прервала молитву, которую бубнила под нос как мантру, и подошла к несостоявшейся невестке. Насыпала ей в ладонь мака, помогла сомкнуть пальцы, чтобы ни одно зернышко не выпало. На ее колено положила ламинированное фото реликвий Богоматери, которое лично привезла из Почаева.

— Держи и молись, — сказала она по-белорусски. — Так, как умеешь. Как сердце подсказывает. По-польски, русски, английски. Главное — искренне.

Ивона вглядывалась в кости, лежащие на нарядной салфетке, и с удивлением заметила, что фотография приятно согревает ее тело. Сначала она почувствовала тепло в ноге, на которой лежала примитивная иконка, а потом потихоньку боль и грусть начали отпускать. Она сама стала легкой, словно впала в подобие транса. Ивона оперлась о дверной косяк, закрыла глаза и вслушивалась в однообразную музыку Дуниных молитв. Очнувшись, она обнаружила, что лежит под периной. Рядом стоял холодный чай в металлическом подстаканнике. Дуня крючком вязала берет. Она заметила, что глаза девушки открылись, и сказала:

— Ты спала тридцать три часа, дочь. К сожалению, у меня нет телефона, а твоя мама, наверное, волнуется. Позвони ей.

Ивона встала. Она чувствовала себя свежей и сильной.

— Вы сделаете мне, как тому мужчине?

— А в чем твоя проблема? — Шептунья дотронулась до ее подбородка и чуть подняла его. Ивона отвела глаза. — Только правду говори. Что тебя беспокоит? Твое признание останется здесь, провалится словно в колодец. Иначе, если будешь неискренней, Бог тебе не поможет.

Ивона прижалась к старушке и заплакала.

— Я беременна. А он пропал.

Дуня погладила ее по голове и отвернулась к кухонному столу. Изба была небольшая. Сидя на стуле, можно было дотянуться до всего. Она достала из серванта пачку сахара и начала насыпать на газету небольшие горки. Считала «по-своему», пока не решила, что хватит.

— Любишь этого парня? Хочешь этого ребенка? — спросила она.

Ивона сразу закивала, вытерла слезы.

— Сорок точек, — пояснила шептунья. — Над каждой молишься, читаешь «Отче наш», «Верую» и «Иже херувимы». По-польски, если по-нашему не умеешь. Как прочитаешь, пометь горку пальцем. Когда все будут помечены, собери этот сахар и брось его в чай.

Потом она оторвала от газеты еще кусок бумаги и насыпала в него мак.

— Это насыпь во все карманы, а когда будешь стирать одежду, подсыпай, обновляй. Когда кончится, купи еще и освяти в церкви или приди с ним ко мне. Страх будет обходить тебя стороной. Останется только здоровый, который мотивирует человека и отводит от опасности. Паники не будет.

Еще она дала ей сухую корку хлеба и налила в бутылку из-под кока-колы воды из ведра. Помолилась над ней, перекрестилась.

Пей каждый день по глотку-два, не больше. Думай о своем любимом. Хлеб разломай и съешь сухим, как просфору, то есть вашу облатку. Не урони ни крошки. Если сделаешь все это, Юрка вернется к тебе.

Она замолчала. Посмотрела на висящую под вышитой макаткой икону и перекрестилась. Ивона сделала то же самое.

— Если жив, — уточнила Дуня. — То вернется к нам.

— Меня попросили, я сделал. Как-никак мы были друзьями.

Романовская, не веря своим глазам, глядела на старичка в резиновом фартуке, стоящего у металлического стола. Во время их разговора он не переставал резать мясо и измельчать его в мясорубке, из-за чего периодически прерывал свой рассказ. Они проверили каждый сантиметр мясокомбината Нестерука, но не обнаружили ничего подозрительного. На всякий случай мясо тоже было проверено. Слухи об орудующем в этих местах каннибале нельзя было оставлять без внимания, чтобы избежать ненужных сомнений.