Рени Найт - Секретарь

Волны благодарности накатывали на присяжных со стороны мест для публики. Неужели зрители и вправду считали, что правосудие восторжествовало? Одна Дженни Хэддоу не поднялась на ноги, и я, поймав ее взгляд, с сожалением покачала головой в надежде, что она поймет. А потом Мина притянула меня к себе.

В одной газете этот момент был описан так: Две женщины слились в объятиях . Но все было по-другому. Она пыталась заглянуть мне в глаза, а я не давалась. Я ждала обвинительного приговора. Чтобы нас посадили за решетку. Чтобы все началось сначала по предписанному распорядку. Чтобы свершилось правосудие. А меня вместо этого выкинули на свободу.

– Хороший результат. Поздравляю. Надеюсь, вы отметите этот успех. – Мой барристер и солиситор пожимали мне руку, лучезарно улыбались, сыпали поздравлениями, хотя не могли не знать, что отмечать успех мне было не с кем. Наверное, от этого им стало неловко, и они заволновались, не придется ли им приглашать меня на бокал шипучки.

– Может быть, позднее. А пока я хочу вернуться домой и как следует выспаться. Спасибо, – сказала я, словно мне предлагали махнуть куда-нибудь вместе и отпраздновать нашу победу шампанским, и почувствовала, с каким облегчением они попрощались и отошли.

Прячась от дождя под крышей портика, я ждала свою машину. Мимо прошла Мина, со всех сторон окруженная членами своей семьи. Энди держал над ней зонт. Я видела, как их обступили фотографы и журналисты. Она не стала им отказывать. Несколько тщательно подобранных фраз – побыть в кругу семьи… поддержка близких друзей… может, бокал-другой шампанского… – и клан Эплтонов расселся по машинам и укатил, расплескивая лужи.

Я стояла на прежнем месте, и Дэйв не заметил меня, когда выбежал к краю тротуара, чтобы поймать такси. Обернувшись, он жестом подозвал жену, открыл дверцу машины, пропустил жену вперед и сел сам, а я провожала взглядом очертания их голов в заднем окне, пока такси не скрылось из виду. Наверное, они были так счастливы и вздыхали с таким облегчением! Бедняги. Они понятия не имели, что вскоре сердце Дэйва поставит на их счастье крест.

Я стояла все там же одна. Дождь усиливался, а я где-то оставила свой зонт. Интересно, есть ли в Олд-Бейли бюро находок? Я представила, как составляю в нем компанию своему зонту, сворачиваясь клубочком на полке в ожидании, что кто-нибудь придет и заберет меня оттуда.

Спустившись с крыльца, я зашагала вдоль дороги, высматривая свою машину. Может, ее задержал дождь. Я не знала, кому звонить: раньше машина всегда приезжала вовремя, договаривалась об этом не я , а кто-то другой для меня . Я набрала номер Стеллы Паркер, но у нее сразу включилась голосовая почта. Прождав полчаса, я смирилась с мыслью, что машины в моем распоряжении больше нет. Вот тогда-то меня и начала точить омерзительная жалость к себе, которая вгрызлась в мое нутро и сожрала то немногое, что оставалось от моего чувства собственного достоинства.

Я вернулась под крышу и присела, чтобы переобуться, с удовольствием сбросив шпильки. Но, когда я стала завязывать шнурки кроссовок, петля то и дело выскальзывала, словно я была не способна даже на такую мелочь. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь поднял меня, отнес в машину, увез домой, а там уложил в постель и посидел рядом, пока я не усну.

В сумке завибрировал телефон, и оказалось, что я пропустила эсэмэску от Майка и еще одну – от Анжелики. Оба радовались за меня, и я кое-как набрала ответы: «Оправдали. Еду отмечать с адвокатами, ххх», после чего отключила телефон. Можно было бы поймать такси, но усилия, которые для этого потребовались бы – поднять руку, назвать водителю адрес, достать из сумки кошелек, расплатиться, – казались мне непомерными. И я направилась пешком к «Юстону», по пути выкинув в урну свои элегантные, купленные за сто пятьдесят фунтов специально для поездок в суд туфли. Вид у меня, наверное, был еще тот: волосы облепили голову, одежда промокла насквозь. Дождь принес облегчение, охладив мою разгоряченную кожу.

Наконец очутившись в вагоне, я закрыла глаза, притворившись спящей, чтобы не встречаться взглядом с другими пассажирами, хотя вряд ли кто-нибудь из них догадался бы, кто я и откуда еду. Грубая обивка сиденья раздражала кожу через промокшую одежду, и я не могла дождаться, когда доберусь до дома и сдеру с себя все, что на мне надето.

Я закрыла за собой переднюю дверь дома и некоторое время постояла у порога.

За дверью, ведущей в сад, мяукал кот, я прошла по коридору и впустила его. Обрадовавшись мне, он, как всегда, вбежал в дом. Я поставила ему миску с едой, в другую налила молока.

О первых двадцати четырех часах, прошедших после суда, я мало что помню – только ощущение, которое до сих пор держу в себе. Что я действительно помню, так это то, как избавилась от мокрой одежды и встала голышом перед зеркалом в холле и как отвратительно мне было мое собственное отражение. На коже краснели шелушащиеся пятна, и я изо всех сил принялась скрести ногтями шею, запястья, сгибы локтей. И чем сильнее я чесалась, тем больше жаждущих ртов, казалось, открывалось на моей коже – пересохших и умоляющих об избавлении.

Помню, кот сначала терся о мои ноги, потом взбежал по лестнице и ждал, что я последую его примеру, но наверх я направилась только ради таблеток, лежавших на тумбочке у кровати. Мне хотелось затеряться во сне. Когда я улеглась, кот раздражал меня тем, что мурлыкал и требовал внимания, и я пинком согнала его с кровати. Потом приняла четыре таблетки, закрыла глаза и стала ждать избавления.

Меня разбудили мусорщики, шумевшие за окном, и я поняла, что уже четверг. Долгий сон не освежил меня. Я сошла вниз, разыскала сумку, включила телефон и, пока он оживал, присела на нижнюю ступеньку лестницы. Ни единой эсэмэски или пропущенного звонка – никто не пытался связаться со мной. Меня охватила тоска. А следом за ней – жгучая ненависть к себе.

И тут я унюхала вонь, от которой желудок чуть не вывернулся наизнанку. На миг я испугалась, что она исходит от меня, но вскоре поняла, что виноват кот. Наверное, он несколько часов мяукал под дверью, просился выйти. А потом нагадил. На коврике у двери в сад я увидела кал, на полу – лужу мочи и, помню, еще подумала, какое оно быстрое, это разложение. Кот был ни в чем не виноват, но я все равно наказала его. Сначала загремела его миской, и он вылез из тайного убежища, где прятался. Схватив за шкирку, я повозила его мордой по его же нечистотам, открыла дверь и выкинула вон. И встала у окна, глядя, как он улепетывает в темноту. Больше он не приходил, и я его за это не виню.

Хорошо еще, никто не видел моего упадка в последующие недели. Я позволила себе запустить свой дом, свое тело, свой разум. Плотный туман сгущался вокруг меня до тех пор, пока не стало ясно, что мне уже не разглядеть путь вперед, а оглядываться назад слишком страшно.