Джоди Пиколт - Второй взгляд

Джон был моложе ее. В нем не было ничего от тех ужасных джипси, рассказы о которых она слышала с детства. Ни намека на тупость, бесчестность, распущенность. Он знал на собственном опыте, как тяжело жить с клеймом отверженного… С той поры для Лили началась странная жизнь. Днем она считала минуты, мечтая, чтобы скорее наступила ночь. Она дерзила отцу и невпопад отвечала матери. Она буквально спала на ходу. Оставаясь наедине с Джоном, Лили плакала от радости, понимая, что он любит именно ее, а не ту идеальную персону, которой она должна быть.

Забеременев, Лили решила, что теперь ничто не разлучит ее с любимым. Разумеется, она жестоко ошибалась. Одолжив за десять центов рубашку с крахмальным воротничком и галстук, Джон отправился к отцу Лили просить ее руки. Сама она, ни жива ни мертва, притаилась у дверей отцовского кабинета.

Того, что случилось потом, Лили не помнила, а может, запретила себе вспоминать. В памяти сохранилось лишь несколько кошмарных эпизодов. Джона, избитого и окровавленного, вытаскивают из отцовского кабинета за ноги. Отец, потрясая кулаками, обзывает ее последними словами. С искаженным от злобы лицом, он объявляет, что выдаст дочь замуж за какого-нибудь придурка, не подозревающего, что ему всучили шлюху. А после… Дрожащие губы Гарри Бомонта, коснувшиеся ее плотно сжатых губ в знак того, что отныне они помолвлены. Отчаянный момент перед алтарем, когда ей хотелось выложить жениху всю правду. Просиявшее радостью лицо Гарри, узнавшего, что жена беременна.

Она пыталась отыскать Джона, но человека, не имеющего адреса, найти практически невозможно. До нее доходили разные слухи: что он стал барменом в Вергеннесе, что он ворует лошадей, что он работает на каменоломне. Когда выяснилось, что последний слух соответствует истине, Джон Делакур уже там не работал. Он был арестован по обвинению в убийстве и должен был предстать перед судом.

Она написала ему всего один раз. Прочитав ее послание, он сложил маленький бумажный квадратик вчетверо, спрятал в кожаный мешочек и повесил на шею. В письме она не упоминала ни о своем замужестве, ни о своем здоровье, ни о будущем ребенке. Оно состояло лишь из одного слова: «Вернись». Джон не стал отвечать ей; он знал, что так будет лучше. Пройдет месяц — и Лили перестанет просыпаться со вкусом его поцелуев на губах. Пройдет три месяца — и она забудет звук его голоса. Пройдет полгода — и она будет содрогаться при мысли, что произведет на свет ребенка с волосами цвета воронова крыла и кожей оттенка корицы.

Лили Робинсон-Бомонт умерла от преждевременных родов. Она мучилась сорок часов, потом сознание покинуло ее. Имя Джона она повторяла, стискивая зубы, чтобы унести его с собой в могилу. Она не знала, что наступит день, когда Джон вернется, не надеясь на встречу со своей любовью, — подкупленный охранник давно сообщил ему, что она ушла в мир духов. И ей не довелось увидеть, что у Сесилии, девочки, которую она оставила на этом свете, ослепительно-белая кожа и чудесные золотистые волосы.

Мы знаем о механизмах наследственности достаточно, чтобы сделать евгеническую стерилизацию стратегией общественной безопасности. Разумеется, необходимо выработать нормы, согласно которым эта мера будет применяться лишь к индивидуумам с выраженными признаками дегенерации. В будущем, по мере того как мы будем узнавать о наследственности больше, возможно изменение этих норм и применение стерилизации к индивидуумам, пребывающим в так называемой пограничной зоне.

Мне снится, что я рожаю дьявола, мессию, титана — и мое тело разрывается на части. Просыпаюсь и обнаруживаю, что простыни мокры от пота. Несколько ночей подряд Спенсер пытался открыть окно в спальне, но у него ничего не вышло. Наверное, раму перекосило.

К счастью, Спенсер крепко спит. Тихонько выскальзываю из-под одеяла, встаю и иду к дверям, стараясь не наступать на предательски скрипящие половицы. Ковровая дорожка на лестнице приглушает звук моих шагов. Дверь в кабинет Спенсера не заперта.

Вхожу и зажигаю зеленую настольную лампу. Я бывала в этом кабинете множество раз, но никогда не пыталась ничего здесь отыскать. Где Спенсер хранит это?

На столе аккуратными стопками лежат бумаги, письма от коллег, специалистов по евгенике, книги на разных языках. Рядом слайды, разложенные, словно пасьянс, и несколько листов, исписанных неразборчивым почерком. Взгляд мой выхватывает несколько слов: «близнецы», «опека», «эпидемия». Обходя стол, делаю неловкое движение — и пресс-папье с шумом падает на пол. Замираю и с ужасом смотрю наверх. Сердце мое колотится где-то в горле. Но из спальни не доносится ни звука. Со вздохом облегчения направляюсь к длинному столу, стоящему у стены.

На нем развернута одна из генетических карт. Фамилия, которая там упоминается, ни о чем мне не говорит. На ветвях родословного древа — имена психически больных, преступников, проституток, учеников исправительных школ. Одно поколение, судя по всему, избежало влияния процессов дегенерации. Но уже в следующем поколении все возвращается на круги своя — дети относительно здоровых родителей идут по стопам своих бабушек и дедушек и попадают в тюрьмы и школы для умственно отсталых. Спенсер без конца об этом твердит. Наследственные качества могут перескочить через поколение. Но в конце концов голос крови непременно скажется.

Чувствую, как низ живота сводит судорогой, и прижимаю к нему руки. Кажется, это называется ложными схватками. Заставляю себя подойти к стойке для зонтов и вытащить еще несколько генеалогических схем, свернутых в рулон. На каждом рулоне — ярлычок с фамилией. Делэр, Мултон, Вэверли, Оливетт… Делакуров нет.

Может быть, мой отец — отец? — пометил родословное древо семьи Серого Волка другой фамилией?

«Уэбер/Джордж».

Этот ярлык бросается мне в глаза. С величайшей осторожностью извлекаю рулон из подставки для зонтов и разворачиваю на столе. В верхней части листа без труда нахожу имя Руби — Спенсер обвел его красными чернилами. Рядом — сделанные его рукой расчеты и заметки, согласно которым Руби обречена разделить печальную участь большинства своих родственников.

Возле имени ее обожаемой и столь рано умершей сестры — мрачная пометка: «Моральная распущенность».

«Наверняка точно такие же слова он написал бы рядом с именем моей матери», — с содроганием думаю я.

— Сисси!

Спенсер произносит мое имя совсем тихо, и все же я едва не подпрыгиваю от неожиданности. Он, в халате, стоит в дверях и неотрывно смотрит на меня. Потом делает ко мне несколько шагов и замечает развернутую на столе схему.