Джоди Пиколт - Второй взгляд

«Моя дочь». Когда я слышу, как он называет меня дочерью, ощущение такое, словно я проглотила звезду.

— Ты не спросил, рассказала ли я что-нибудь Спенсеру и… Гарри Бомонту.

Серый Волк по-прежнему не отрывает глаз от газеты.

— Ты сама должна принять решение. Я ничего у тебя не требую. Ни один человек на свете не может принадлежать другому.

Думаю о том, что он тоже принял решение — там, в тюрьме. Дал добровольное согласие на стерилизацию, лишь бы выйти на свободу и отыскать меня. Признает он это или отрицает, но люди принадлежат друг другу. И если человек пошел на жертву ради другого, он имеет право занять место в его душе.

— Но мне кажется, тебе хочется, чтобы я все им рассказала.

Он смотрит на меня так пристально, что я невольно делаю шаг назад.

— Я хотел тебя найти во что бы то ни стало. Ради этого я готов был отдать все. Хотелось бы мне, чтобы ты сообщила всем и каждому, что ты моя дочь, а я твой отец? Бог свидетель, часть моей души говорит: да, я бы этого хотел. Но другая, бо́льшая часть моей души желает лишь одного: чтобы ты была спокойна и счастлива.

Серый Волк аккуратно сворачивает газету и откладывает ее в сторону.

— Если ты расскажешь людям, что я твой отец, они не услышат гордости, которая прозвучит в твоих словах. Люди услышат лишь то, что ты наполовину индианка.

— Меня это не волнует.

— Только потому, что ты не знаешь, каково это — быть индианкой. Тебе не приходилось долгие годы носить чужие вещи, откликаться на чужое имя, жить в чужих домах и выполнять чужую работу. А если ты не захочешь терпеть унижение, если ты попытаешься убежать… все скажут: эти джипси годятся лишь на то, чтобы бродяжничать. — Он печально кивает. — Я надеюсь, что твоя жизнь будет лучше моей. Даже если для этого тебе придется держаться от меня подальше.

Ребенок беспокойно переворачивается внутри меня.

— Если это так, зачем же ты меня искал? — спрашиваю я. — Ты ведь мог прожить всю жизнь, так меня и не увидев.

— Нет, не мог, — качает он головой.

— Вот и я не могу держаться от тебя подальше.

Серый Волк выглядывает из палатки на улицу, где идет проливной дождь.

— Когда ребенок появится на свет, ты все поймешь. В нашем языке есть такая фраза: «Авани киа» . Она означает: «Кто ты?» Не «как тебя зовут», а «к какому клану ты принадлежишь». Тому, кто много странствует, часто приходится ее слышать. Каждую зиму, когда я приходил в Одонак, меня спрашивали, кто я. Я отвечал: мой прадед был вождем племени, моя тетя Сопи — целительницей, не знавшей себе равных. И каждый раз, отвечая, я думаю об одном. Пока я сам знаю, кто я такой, не важно, как называют меня люди. — Несколько мгновений он молчит, потом добавляет: — Нынешней зимой я расскажу им о тебе.

Впервые он заговорил о том, что собирается покинуть наши края. Конечно, я всегда знала, что он странник, кочевник. Но мысль о том, что вскоре он отправится в Канаду и нам предстоит разлука, пронзает меня насквозь.

— А что, если я поеду с тобой? — спрашиваю я.

— В Одонак? Не думаю, что ты будешь там счастлива.

— Но здесь я тоже несчастлива.

— Лия, я не говорю, чтобы ты со мной не ехала. Я слишком эгоистичен, чтобы тебя отговаривать. Но как только ты окажешься в Канаде, ты начнешь тосковать о том, что оставила здесь.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда? — Он смотрит на стол, на котором лежит камея моей матери. — Я знаю, что человек не может жить в двух мирах одновременно.

— Но ты едва нашел меня — и уже хочешь покинуть!

Серый Волк улыбается:

— Нашел? Кто сказал, что ты была потеряна?

Опускаю голову и машинально потираю шрам на запястье.

— Я не такая смелая, как ты.

— Нет, ты намного смелее, — отвечает он.

Никто не имеет права производить на свет детей, обреченных на страдания вследствие грехов их родителей.

В бильярдной стоит грохот, потому что шары без конца ударяются друг о друга.

— Спенсер, неужели ты допустишь, чтобы старик разбил тебя наголову! — смеется отец.

— Гарри, не угодно ли вам заткнуться и нанести удар?

Улыбаюсь и прижимаю руку к пояснице. Я стою у буфета в столовой, которая примыкает к бильярдной, и пересчитываю серебряные ложки. По настоянию Спенсера я делаю это каждый месяц. У нас никогда ничего не пропадало, но Спенсер считает подобную предосторожность нелишней.

Откладываю в сторону седьмую чайную ложку, и тут до меня долетает слово «джипси».

— В результате мне пришлось закончить работу самому, — говорит Спенсер.

— Это меня ничуть не удивляет, — отвечает отец, ударяя кием по шару. — Ложь и воровство у этих людей в крови. И разумеется, абсолютная безответственность тоже относится к числу их наследственных качеств.

— Помимо всего прочего, выяснилось, что этот тип отсидел срок в тюрьме по обвинению в убийстве.

— Боже мой!

— Да, ничего не скажешь, с работничком нам повезло. — Спенсер тихонько чертыхается. — Конечно, я считаю, что в принципе преступники способны исправиться и жить нормальной жизнью. Но я не собираюсь проверять эту теорию на опыте собственной семьи.

Судя по стуку, отец собирает шары для новой игры.

— Проблема состоит в том, что закон о стерилизации не избавляет нас от дегенератов, успевших благополучно родиться, — слышу я его голос. — Полагаю, со временем этот закон придется доработать.

Кровь приливает к моим щекам. Отец произносит эту фразу без всякой злобы; он не имеет в виду конкретных людей, которых ненавидит и мечтает уничтожить. Просто они со Спенсером пытаются изменить мир к лучшему, ради будущих поколений сделать его более благоустроенным и процветающим.

Для этого необходимо избавиться от некоторой части человечества.

Смотрю на них в приоткрытую дверь; ощущение такое, будто наблюдаешь, как на твоих глазах киснет в чашке молоко. Спенсер приветливо улыбается.

— Геноцид противозаконен, — изрекает он.

— Только в том случае, если признать его геноцидом, — хохочет отец и снова берется за кий. — Белые или черные? — спрашивает он, предлагая Спенсеру выбрать шары.

Сама не сознавая, что делаю, врываюсь в бильярдную. Наверное, я бледна как полотно. Спенсер роняет кий и подбегает ко мне.

— Сисси, что случилось? — испуганно спрашивает он. — Что-то не то с ребенком?

— С ребенком все в порядке, — качаю я головой.

— Дорогая, ты выглядишь так, словно только что увидела привидение, — хмурится отец.

Возможно, так и есть. Я увидела то, чего прежде не замечала. Но теперь с моих глаз спала пелена. Спенсер забирает чайную ложку, которую я судорожно сжимаю в пальцах: