Давид Лагеркранц - Девушка, которая должна умереть

Блумквист быстро приблизился, подхватил мужчину под мышки и потащил. Это было как поднимать наверх свинцовую болванку, но Микаэль толкал себя выше и выше, медленно, сантиметр за сантиметром, приближаясь к свету.

Он думал, что на воздухе станет легче, но ошибся. Мужчина оставался неподвижным и холодным, и не подавал никаких признаков жизни. Оглядевшись, Микаэль понял, как далеко они заплыли. Казалось немыслимым дотащить до берега такую тяжесть. Тем не менее он продолжал бороться. Когда-то в молодости Блумквист прошел курс спасения на водах и теперь пробовал разные техники, пытаясь ловчее ухватить свою ношу.

Но она будто тяжелела с каждой секундой. Микаэль и сам коченел, чувствуя, как спазматически сжимаются мышцы. Его нужно было бросить – только так, иначе оба уйдут на дно. Понимая, что сдаться в этой ситуации самое разумное, Микаэль тем не менее продолжал сопротивление, пока не потемнело в глазах.

26 августа

По окончании рабочего дня Ян Бублански задержался в полицейском участке просмотреть новостные сайты. Министр обороны Юханнес Форселль лежал в коме в Каролинской больнице. Он едва не утонул, его состояние оценивалось как критическое. Несмотря на то что сознание вернулось, оставался риск серьезных травм мозга. Писали об остановке сердца, осмотическом отеке легких и гипотермии, об аритмии и церебральных повреждениях.

Даже журналисты серьезных СМИ подозревали попытку самоубийства. Одно это свидетельствовало об утечке какой-то информации, не подлежащей огласке. Всем было известно, какой Форселль искусный пловец, поэтому версия самоубийства казалась самой разумной. Тем не менее мелькали другие – о том, что министр переоценил свои возможности, забрался слишком далеко и попал в холодное течение. При этом ни одно из предположений, конечно, не исчерпывало всей правды. Писали, что Форселля спасло некое частное лицо, что их обоих подобрала спасательная команда на катере, а потом подоспел и вертолет, доставивший пострадавших в Каролинскую больницу.

Среди заметок попадались уж слишком похожие на некрологи, воспевавшие Форселля как «сильного и несгибаемого политика, до конца стоявшего за общечеловеческие ценности». В них говорилось, что Форселль «боролся против интолерантности и деструктивного национализма» и был «неисправимым оптимистом, всегда искавшим пути к взаимопониманию». Что он стал жертвой «несправедливой кампании ненависти, следы которой уводят на русские фабрики троллей».

– Теперь самое время поговорить об этом. – Кивнув, Бублански переключился на колонку Катрин Линдос в «Свенска дагбладет», где утверждалось, что произошедшее – вполне естественное следствие демонизации человека в общественном сознании.

Дочитав колонку, Бублански повернулся к Соне Мудиг, дремавшей в потертом кресле с ноутбуком на коленях.

– Ну, что? – спросил ее комиссар. – Хоть что-нибудь прояснилось?

Соня подняла голову и рассеянно посмотрела в его сторону.

– Пока ничего нового. Мы даже не вышли на Хейкки Йервинена. Зато я поговорила с врачом, которая занималась Нимой Ритой в психиатрической лечебнице в Катманду.

– И что?

– Она говорит, что у Нимы был тяжелый психоз, что он слышал голоса и крики о помощи. При этом чувствовал, что помочь не в силах, и это повергало его в отчаяние. Он как будто снова и снова переживал какое-то событие.

– Какое именно?

– Нечто ужасное, что произошло в горах. В такие минуты он полностью отключался. Врач применяла медикаментозное лечение, даже воздействие электрическим током – все безрезультатно.

– Ты спрашивала, он говорил что-нибудь о Форселле?

– Врач вспомнила это имя, но не более того. По большей части он говорил о своей жене и Стане Энгельмане, которого как будто боялся. Что-то вроде навязчивой идеи, но, думаю, здесь есть в чем покопаться. Этот Энгельман никогда не отличался щепетильностью, насколько я поняла. Но меня заинтересовало другое.

– Что именно?

– После катастрофы в мае две тысячи восьмого многие журналисты хотели поговорить с Нимой Ритой, но интерес их поостыл, лишь только пронесся слух, что Нима не дружит с головой. Так о нем постепенно забыли. Однако к десятилетию гибели Клары и Виктора Лилиан Хендерсон, репортер журнала «Атлантик», решила написать об этом книгу и по телефону связалась с Нимой.

– Что же он ей рассказал?

– Ничего особенного, насколько я поняла. Лилиан собралась в Непал, чтобы провести свое расследование, и они с Нимой договорились встретиться. Но к тому времени, когда Лилиан приехала, его уже не было. Он исчез бесследно. А потом издательство испугалось судебных исков и передумало выпускать книгу.

– Чьих именно исков?

– Прежде всего, Стана Энгельмана.

– Почему?

– Думаю, именно это нам и предстоит выяснить.

– То есть теперь мы исходим из того, что нищий с Мариаторгет и этот Нима – одно и то же лицо?

– Похоже, так… – Соня вздохнула. – Слишком много деталей совпадает, к тому же очевидное портретное сходство…

– Как Блумквист вообще вышел на этого Ниму?

– Об этом мне известно не больше, чем тебе. Я пыталась связаться с Микаэлем, но никто не знает, где он, даже Эрика Бергер. Она беспокоится, звонила ему уже много раз. Они ведь собирались писать о Форселле.

– У него ведь тоже дом на Сандёне? – спросил Бублански.

– Да, в Сандхамне.

– Тогда, может, МУСТ или СЭПО велели ему молчать… Уж очень темная история.

– Похоже на то. Мы проинформировали Министерство обороны, но ответа нет.

Бублански кивнул.

– И потом, – продолжала Соня, – как можно быть уверенными, что Микаэль рассказал нам все? Что, если он и в самом деле обнаружил связь между шерпой и Форселлем?

– Этот шерпа тоже льет воду на чью-то мельницу, тебе не кажется?

– Еще бы. Стоило Форселлю заговорить о вмешательстве России в шведскую предвыборную кампанию, как его тут же все возненавидели, и СМИ вылили на его голову тонны невесть откуда взявшейся грязи. А потом, как черт из табакерки, появился этот шерпа и тоже стал указывать на Форселля. Сдается мне, кто-то его подставил.

– Даже твой образный пересказ здесь вряд ли что изменит.

– Это так, – согласился Бублански. – Так что, мы все еще не знаем, как он появился в Швеции?

– Я получила ответ из миграционного ведомства; его нет ни в одном из их списков.

– Странно.

– Он должен был как-нибудь проявиться и в наших базах.

– Не иначе, секретные службы об этом позаботились.

– Не удивлюсь, если так.

– А с женой Форселля тоже еще не связались?

Соня Мудиг покачала головой.

– Ее мы должны были допросить в числе первых; это они, конечно, понимают. Они не имеют права мешать нашей работе, – продолжал Бублански.